«И всё-таки, если правды — нет, то что же есть?»
Бабушка покачала головой:
— Что есть? Чудо ты моё… Есть — ложь. И вот это, девочка — чистая правда. Да не думай ты об этом, просто живи! А вот я тебе расскажу одну старую историю про слона и четверых слепцов…
И Миль жила. Радовалась наступившему лету, осваивала дворовые игры, училась вести себя со сверстниками и со взрослыми, быть понятной и понятливой. Подравнивала свои странности так, чтобы походить на остальных, и худо-бедно ей это удавалось. Было здорово играть в прятки и не попадаться. Весь двор хохотал, когда она однажды спряталась от водящего… за столб, стоя от него буквально в нескольких шагах, причём все остальные её прекрасно видели. Растерянный водящий делал шаг вправо — Миль делала шаг влево и опять оказывалась заслонённой столбом. Тут весь фокус был в том, чтобы столб всё время был между ними до тех пор, пока водящего не удалось увести подальше от того дерева, об которое следовало «застукаться». А там пришлось мчаться со всех ног, опережая водящего. Понятно, что такой номер удалось отколоть лишь однажды — зато всем было весело, ну, кроме водящего. И, как он ни злился, а пришлось ему водить снова.
…Лето было полно солнечных пятен, пробивавшихся сквозь ажурные тени деревьев, медового запаха просыпавшихся поутру цветов, тесными компаниями растущих у подъездов, тёплого песка, из которого так хорошо получались дома и дворцы, торты и пирожные. Большой двор целый день дружелюбно перебрасывал от стены к стене эхо звонких ударов по мячу и наизусть знал все до единой детские считалки, и иногда даже незаметно подсказывал забывшееся словечко.
Двор участвовал в детских играх и берёг ребят в меру дозволенного, не допуская их в опасные лабиринты подвалов и на ненадёжные чердаки. А по вечерам, медленно наполняясь сиреневыми сумерками, снисходительно выслушивал все их пугалки и страшилки, и развлекался порой, в нужный момент виртуозно дополняя напряжённую атмосферу точно дозированными шумовыми эффектами: шорохами, потрескиванием, поскрипыванием, птичьим вскриком… И когда, напугав себя до мурашек на спине, ребята вскакивали и с визгом разбегались, он гнал их до самых дверей, дыша холодком в затылки и топоча прямо у них за плечами, пока они не вламывались в тепло и тесноту безопасных, уютных прихожих.
Ну, конечно, не всё и не всегда складывалось так уж безоблачно. Случались и обиды, и неизбежные среди девчонок интриги, науськивания и подговаривания, обзывание и зависть — слишком ненатуральные и претенциозные, чтобы отвечать на них, слишком ненужные, чтобы тратить на них драгоценное время, когда можно было просто жить и радоваться. Миль никогда никому ничего не доказывала — при её немоте это было неудобно. Любителям подраться она только раз продемонстрировала, во что им это обойдётся, после чего их родители посоветовали своим чадам не связываться с «этой ненормальной». Надо думать, немалую роль тут сыграла и репутация Марии Семёновны, к которой люди нет-нет, да и обращались время от времени, не афишируя эти обращения. Бабушка в её отношения со сверстниками никогда не вмешивалась — потому ещё, что девочка ей никогда и не жаловалась, полагая, что и сама отлично справится. Бабуля только раз попросила:
— Не обращай на их глупости внимания, пусть живут, как умеют. Их слова не могут достать тебя, а вот твоё слово, да ещё брошенное в гневе… помнишь, что стало с Анной? — Миль виновато опустила голову. — Это ведь не я на неё разгневалась, я только прикрыла ТВОЙ гнев. Хорошо ещё, что ты сумела её простить, и мне удалось всё исправить… почти всё.
«Почти?» — испугалась Миль. Бабушка одобрительно кивнула:
— Правильно испугалась. Анна до сих пор страдает, и лечение ей помогает плохо. Наверное, ты не до конца простила её.
Теперь Миль припомнила, что давно не видела толстую тётку Анну, прежде не пропускавшую ни одной посиделки у подъезда. Другие соседки понемножку перестали опасаться неприятностей и, что ни вечер, устраивались на скамеечках — пусть там и присутствовала Мария Семёновна. Но Анна даже не мелькала на улице.
