— Но я никогда в жизни в Калоче не бывал.
— Не бывали в Калоче? Ничего не понимаю!
— Что же в этом удивительного?
— Мне говорили, что при диктатуре вы были в Калоче политическим комиссаром школы плавания.
— Ке-ем?
Безудержная веселость охватила Петра. Он захохотал, громко, от всего сердца, словно никакой фракционной борьбы не существовало. Зато Ленке очень смутилась. Лицо ее вспыхнуло заревом. И как ни упрашивал Петр, она ни за что не хотела повторить так развеселившие его слова.
Но любопытство победило смущение. И Ленке снова разразилась вопросом:
— Значит неверно, что до революции вы были инструктором плавания?
— Что правда, то правда, — с серьезным видом отвечал Петр. — Но кто это, скажите мне, вас так хорошо информировал?
— Гомоннай.
— Да, да, это правда, — машинально согласился Петр и, чтобы скрыть внезапную перемену своего настроения, стал расспрашивать Ленке о ее личной жизни, о ее отце.
Отец Ленке был железнодорожным машинистом. После падения диктатуры старика повесил отряд Остенбурга. Еще до войны Ленке окончила коммерческое училище И до революции работала в кооперативе. При красных училась в рабочем университете. После разгрома революции долго была безработной. Жила у дяди. Чтобы избавиться от неприятной родственницы, дядя устроил ее на работу к одному крупному торговцу-суконщику. В это время из концентрационного лагеря вышел ее брат, бывший во время диктатуры комиссаром по просвещению. Через два месяца брат — за распространение листовок — снова был арестован. Но Ленке не арестовали. Так и не могли докопаться, что листовки размножала именно она. Но с работы ее все же сняли. По постановлению партии, она была отправлена в Вену — учиться. В Вену она поехала не в добрый час: разгоралась фракционная борьба.
Время шло быстро. Было около десяти, когда в «Грязнуху» вошел Гомоннай.
— Есть?
— Есть, — ответил Петр.
— Дайте мне только чаю напиться, я покажу вам нечто совершенно удивительное, о существовании чего вы даже не подозреваете. Я покажу вам разум господина капрала Гайдоша.
— Не понимаю, — сказала Ленке.
— Терпение!
Пока Гомоннай от дверей добрался до их столика, Петр успел шепнуть девушке, что она и слова не должна сегодня вымолвить по поводу «школы плавания» и его «инструкторства». В знак согласия Ленке кивнула головой. Но не нужно было быть знатоком людей, чтобы понять, как нестерпимо хочется девушке поболтать именно на эту тему. Чтобы отвлечь ее внимание, Петр попросил газету. Подали вечерний выпуск, из которого он узнал, что крона продолжает падать.
— Ну, если вас интересует…
Гомоннай вытащил из кармана тетрадь.
— «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — начал он. — Это, разрешите вам доложить, — он сделал жест, каким цирковые акробаты благодарят публику за аплодисменты, — это разрешите доложить, цитата из Маркса и Энгельса! «Пролетариат потерять может только свои цепи, а выиграть — весь мир!» Это тоже оттуда. А вот еще цитата: «Социализм — это советская власть плюс электрификация». Это уже из Ленина. Стоит ли продолжать дальше, милостивый государь и милостивая государыня? Старший унтер-офицер венгерской партии запишет в тетрадь с полсотню таких премудростей и живет этим. Доведись ему по тому или иному вопросу выбирать себе позицию, он покопается в тетради — и вот его ортодоксально-марксистская точка зрения готова! Теперь, когда мы стащили у него эту тетрадь, заменявшую ему собственные мысли, нашему другу придется худо. Выяснится, что этот «великий вождь» на самом деле великий осел.
— Разрешите…
Петр перелистал тетрадь, в которой неуклюжими огромными буквами были записаны мысли Маркса, Энгельса и Ленина. Петр вспомнил тетрадь Мартона — и он ясно представил рабочего, который по вечерам заскорузлой, непривычкой рукой заполнял эти листки. Он закрыл тетрадь. Взглянул на Гомонная. Злобная ярость кипела в нем. Он едва сдерживался, чтобы не съездить кулаком по самодовольно улыбающейся физиономии Гомонная.
— Слушайте! — сказал он дрожащим от сдержанного гнева голосом. — Слушайте вы, господин Гомоннай! Более циничного негодяя я в жизни своей еще не встречал. И вы смели назвать себя коммунистом? Мерзавец! Вон отсюда!
