— Да, когда как-то на работе я засорил глаз…
— Ну, вот видишь! А теперь, Петр, я должен сознаться — я ошибся в Гайдоше. Он плохой товарищ. Он готов скорее стать соглашателем, свернуть с большевистской линии, только лишь бы не драться. Не перебивай меня, Петр! Не мешай! Сначала выслушай, потом можешь возражать. О чем идет речь? Мировая революция отодвинута. Не истолкуй меня ложно, — вопрос о мировой революции не снят с порядка дня, и не может быть снят. Но мы ошиблись во времени. Мы должны взять установку на процесс более длительный, чем мы предполагали. Но поскольку известно, что завтра нам не итти в атаку, — спрашивается, каковы же теперь наши обязанности? Пропагандировать революционный захват земли? Какой там чорт! Или, может быть, связать все партийные организации друг с другом? Боже упаси! Это чистейший авантюризм. Венгерский пролетариат не имел такого опыта в подполье, какой имели русские. Не имел и не мог иметь. Царизма у нас не было. Разрешить различным группам, до сей поры изолированным друг от друга, войти в непосредственную связь между собой, — значит дать полиции возможность в случае провала одной группы накрыть сразу всю партию. Не знай я, что инициатор этой затеи Секереш, я утверждал бы, что это полицейская провокация. И как это твои товарищи не могут или не хотят понять (Гюлай даже зубами заскрежетал), что гениальный план Арваи обеспечивает нашим ячейкам все преимущества крупной организации? В то же время он страхует их от неизбежных опасностей, связанных с крупной организацией. Наш принцип таков: в каждой группе то или иное предприятие может быть представлено только одним рабочим. Все, что в этой области натворили Андрей и Вера, сделано против наших инструкций. В нашей системе каждая отдельная организация может использовать опыт рабочих нескольких фабрик, но в случае провала одной группы организация в целом гарантирована от провала. А Секереш выдумал организовывать рабочих по предприятиям, связав между собой все заводские ячейки! Кто проповедует такие вещи…
Гюлай не докончил. Он махнул рукой и замолк.
Все послеобеденное время Петр провел у Гюлая. Схватка была горячая. В вопросах организации партии Петр расходился с Гюлаем.
Петр ссылался на собственный опыт. Гюлай выставлял свои аргументы. Ссылался на опыт некоторых товарищей, которых Петр не знал и условия работы которых были ему неизвестны.
Гюлай спорил блестяще. Из этой дискуссии каждый извлек немало полезного, но переубедить противника ни одному из них не удалось.
— Ты взял работу Гайдоша?
— Пока еще нет. Но думаю, что возьму.
— А я этого не думаю. Ты слишком честен для этого, Петр! Опортунистом ты никогда не был. Я уверен, на днях ты снова придешь ко мне и скажешь: Гюлай, ты совершенно прав! Давай работать вместе.
В «Коркском бюргермейстере» Петр не встретил ни одного знакомого. Пообедал наскоро. У выхода столкнулся лицом к лицу с Ленке.
— В «Коркский»?
— Нет, я в «Грязнуху».
— А это еще что такое?
— Неужели не знаете? Это кофейня, которую облюбовала наша рабочая молодежь. Здесь недалеко.
«Грязнуха», как и «Коркский», вполне оправдывала свое прозвище.
Спустившись по лестнице в шесть ступенек, входишь в полутемное помещение. Сквозь верхние стекла единственного грязного окна с трудом можно различить мелькающие ноги прохожих.
Шесть столиков без скатертей. На стенах, давно не беленых, пожелтевшие плакаты, повествующие о днях падения империи.
— Ну, и местечко выбрали!
— Здесь нет валютчиков.
Петр оглянулся.
— И на самом деле, их здесь нет.
— Чашку чаю без всякого, — заказала Ленке.
— Мне — тоже.
— Так и вы одним чаем ужинаете?
Вместо ответа Петр заказал бутерброд с маргарином.
— С тех пор как я в Вене, — сказала Ленке, — у меня два желания. Первое: изучить основы марксизма. Второе: хоть один разок хорошенько, досыта поесть. И поесть что-нибудь вкусное, скажем — настоящий шницель по-венски.
— Вы давно в Вене?
— Скоро три месяца. С тех пор как арестовали моего брата. Вы, верно, знали его — Эмерих Вайда.
— Эмерих Вайда?.. Нет, не знаю.
— Не знаете? Вот это странно! — удивилась Ленке. — Калоча — маленький городок. А он там тоже во время диктатуры работал.
