Анталфи достал носовой платок и вытер пот со лба. От платка сильно пахло резедой.
— Чортовская жара! Зимой не топили, теперь топят! И вонь какая!.. Ну, не буду отвлекаться. Итак, я поставляю амуницию. Но какую? Я уже сказал: я служу делу мировой революции — служу, как могу, всей силой своего разумения, всеми своими способностями. А это что-нибудь да значит! Меня ни Вильсон, ни Клемансо не проведут — я им не Бела Кун… Итак, польская армия служит целям контрреволюции. Это — факт. Не так ли, господа поляки? Ну, Анталфи позаботится о вас! Дрянное оружие, негодные снаряды, гнилые сапоги, которые носятся не больше двух дней! Ну, стало быть?..
— Я что-то не совсем тебя понимаю.
— Не понимаешь? Или, может, не хочешь понять?
Анталфи пристально взглянул Петру прямо в глаза.
— Послушай, Петр, я тебе доверяю, — начал он торжественно, выговаривая слова чуть не по слогам, и затем продолжал, понизив голос до шопота: — Ни на минуту не забывай, что моя тайна — это тайна мировой революции, а потому…
Он таинственно приложил палец к губам и придвинулся ближе к Петру. Несколько секунд он раздумывал.
— Так вот, — заговорил он, — ты, понятно, знаешь, что нет других таких мошенников, как военные поставщики. Даже оставаясь честными людьми, они могли бы загребать огромные деньги, но подобное решение вопроса этим мерзавцам даже в голову не приходило. Каждый мечтал разбогатеть сразу, в одну неделю стать миллионером! Вначале они довольствовались тем, что поставляли материал более низкого качества, чем было обусловлено. Когда же они убедились, что с помощью некоторой смазки это сходит им с рук, то мало-помалу обнаглели до того, что стали поставлять сапоги на бумажной подошве, орудия, которое не стреляли, а разрывались, динамит, который не взрывался, а исходил слезами, и тому подобное. Где-где, а уж в Австрии действительно можно было воровать, — бог ты мой, как там можно было воровать в доброе старое время! Но эти мерзавцы перешли даже всякую австрийскую меру. Австрийцев — что греха таить — несколько раз изрядно поколотили, а так как у австрийских генералов, при всей их глупости, хватило ума свалить вину на других, то неожиданно было схвачено с десяток поставщиков на армию. Закатили их на десять, на пятнадцать лет каждого — в те времена такие приговоры были не редкость. А сапоги на бумажной подошве, динамит из опилок и консервы из глины были конфискованы. Каким-то чудом, — провалиться мне на месте, если за этим не скрывался какой-нибудь ловкий делец! — каким-то чудом все это конфискованное добро не уничтожили, а, наоборот, тщательно сохранили возле Вены. До самого конца войны ландштурмисты охраняли этот странный склад. Остальное же угадать не трудно. У Анталфи не только нос длинный, но и чутье, слава богу, не плохое. Он пронюхал про склад, осмотрел его, скупил по дешевке и теперь все это барахло поставляет польской армии. Сколько-то там генералов да фельдфебелей набьют себе на этом карманы. А Ленин может спать спокойно. Старик Анталфи позаботится о том, чтобы польская армия не причинила красным большого вреда! Но, дорогой мой, это дело серьезное, я тебе доверяю военную тайну.
— А, думаешь, поляки нападут на Советы?
— Думаю ли?.. Знаю! В Вене на бирже и в «Кафе Габсбург» об этом уже все воробьи чирикают. Грюнбергер, шурин Вайса, держит три против одного за то, что война разразится еще до 1 мая.
— Интересно… А скажи мне, — продолжал Петр после некоторого молчания, все еще цепляясь за какую-то надежду, — знает кто-нибудь о твоей работе?
— Ну, как не знать! Я, думаешь, пущусь на такое дело индивидуальным порядком? И не подумаю. В мои планы посвящены мой компаньон Вейс, Грюнбергер и два отставных австрийских офицера. Знают и два поляка. Бояться того, что поляки проболтаются, нечего: им своя голова дороже. Относительно Вейса я тоже совершенно спокоен. Вот Грюнбергер — этот мне, откровенно говоря, не по душе. Предлагать, при таком крупном деле, грошовые пари в кафе…
У Петра никаких сомнений больше не оставалось.
— Куда ты едешь? — спросил он.
— В Мункач. До Чапа нам по пути. А скажи-ка, дружище, есть в этих краях кто-нибудь из наших? Я потому спрашиваю, что если кому нужны деньги… Да, впрочем, сам ты не нуждаешься?
