— Нисколько, — поспешил ответить Петр. — Из наших здесь никого больше нет.
— Знаешь ли, друг мой, тебе здесь тоже, собственно, не место. Брось ты эту дурацкую социал-демократию и поступай-ка ко мне в секретари. Я из тебя большого барина сделаю. Гарантирую тебе полтораста в месяц… долларов, понятно! А потом, когда начнется война, то и вдвое больше. Будешь поддерживать связь между Веной, Унгваром, Берегсасом и Мункачем. Ведь военные грузы будут итти по линии Мункач — Лавочне — Львов. Итак, еще раз: на первое время жалованья полтораста долларов. По рукам?
— Нет, уволь. Не гожусь я для такой работы.
— Пустяки, научишься, — стал убеждать его Анталфи.
Но все его красноречие пропало даром — Петр остался верен социал-демократии.
На станции Чап пришлось им прождать лишний час.
— Пойдем, поглядим на границу, — предложил Анталфи.
— Пойдем.
Венгерская граница отстояла от станции на добрых полтора километра, но не прошли и сотни шагов, как их остановили.
— Куда?
Анталфи вместо ответа предъявил свой паспорт: он разъезжал с французским паспортом.
Чешский фельдфебель вытянулся в струнку и отдал честь.
Солнечный луч золотит правую щеку Марии.
Рожош, широко расставив ноги, стоит у камина. До половины выкуренная сигара поминутно тухнет у него в зубах, и он, зажигая одну спичку за другой, забывает закуривать. Когда спичка, догорев до конца, обжигает ему пальцы, он всю коробку швыряет в камин и продолжает покусывать холодный окурок сигары.
Петр обращается то к Марии, то к Рожошу:
— Необходимо, безусловно необходимо, и притом весьма энергично, выступить против берегсасского жупана.
— Открой окна, Мария. Пора бы, собственно, перестать топить.
— Сам же затопил, — отвечает Мария.
Рожош машет рукой, показывая, что это, мол, значения не имеет.
В комнату вливается мартовский воздух.
— Вопрос этот, — снова начинает Петр, — важен во всех отношениях. Во-первых, с принципиальной точки зрения — дело идет о демократии. Что касается практических соображений…
— Нельзя рисковать: дело может кончиться поражением, — прерывает его Рожош.
— Поражением? — удивленно — вскидывает брови — Петр. — Да разве это вообще возможно? Демократическая республика… Премьер — социал-демократ, товарищ Туссар…
— Погодите, — снова прерывает его Рожош, — рабочее движение вы, может, и знаете, но в высокой политике не разбираетесь. Вы упускаете из виду, что мы в руках у генерала Пари.
— До поры до времени, — отвечает Петр, — пока мы еще слабы. Но когда мы окрепнем…
— Тогда генерал Пари будет у нас в руках, — необычайно резким тоном доканчивает за него Мария.
— Ну, ты еще!.. — сердито кричит на нее Рожош и топает ногой.
— Сейчас замолчу, — говорит Мария, — сию минуту… Я лишь хочу сказать, что Пари дорожит тобой, пока считает твою партию силой. Но стоит ему заметить, что ты слаб, и он прогонит тебя, как негодную прислугу.
«Сейчас он напустится на сестру», — мелькает у Петра, но Рожош продолжает молчать и лишь прокусывает сигару насквозь. Мария высказала вслух мысль, давно уже доводившую Рожоша до головной боли. Если партия не рабочая — на что она генералу Пари? Если же она превратится в подлинно рабочую партию, то останется ли она партией Рожоша? А если он, Рожош, не возьмется по-настоящему за организацию рабочих, не получилось бы, что кто-нибудь другой…
— У меня голова болит, — говорит Рожош, потирая себе висок. — Да если бы и не болела, нельзя так, на лету, решать важные вопросы. Берегсасского жупана я хорошо знаю. Он человек крепкий. Задень его — дело дойдет да крупной драки. А ведь мы, социал-демократы, народ мирный, не так ли?
И он улыбается натянутой улыбкой.
Мария выпячивает нижнюю губу. Петр пожимает плечами.
— Завтра мы вернемся к этому разговору, — говорит Рожош, протягивая руку Петру, — а сейчас мне нужно в губернаторскую канцелярию.
— Иван не рожден быть рабочим вождем, — начинает Мария, оставшись наедине с Петром. — Если бы он даже без всякой тайной мысли делал свое дело, он бы и то делал его плохо. Рабочее движение ему чуждо, он не верит, что рабочие — действительно сила. Он убежден, что все рабочее движение — это его удачная, хотя и не совсем честная выдумка. Если в Прикарпатской Руси будет существовать рабочее движение, оно возникнет не благодаря Ивану, а вопреки ему!
