— Кто взял мой пенал? Кто взял? — заорал и Вадик.
Он понимал, как это выглядит со стороны, но разрешил себе — чуть-чуть; он разрешил себе, тем более что пенал для укладки строп в самом деле пропал.
— Чего кричишь? — осадил его Палыванч. — Вон он лежит, под чехлом, твой пенал.
Вадик перехватил его взгляд, немного презрительный и в то же время понимающий, и этот взгляд его отрезвил.
— Да я ничего… Не заметил…
— Работай… — хлопнул Палыванч Вадика по плечу и отечески, добро улыбнулся: дескать, с кем не бывает.
5
На следующий день «молодые» прослушали с утра «Вводное» в исполнении того же хлыща, похожего на киноактера, и после обеда стали заниматься изучением устройства парашюта и тренировочной укладкой, а они — «старики» — приступили к новой и последней теме: «Особые случаи».
Весь день — особые случаи…
Зависания, перехлесты, обрывы строп и подвесных систем, спуск на двух куполах (когда нечаянно раскрывается запасной парашют), приводнения, приземления на крыши, на провода, на лес, на овраги… Чего только не наслушались! На перекурах тягостно молчали — слышно было, как жужжали осы, не поделя никак валявшийся под скамейкой леденец, — воротили друг от друга глаза, сплевывали под ноги, в мелкую как цемент белесую пыль, перемешанную с окурками и горелыми спичками; кто-то попытался травануть анекдот — не поддержали, не расшатались (анекдот, правда, был «бородатый»).
— Ну, чего нос повесил? — деланно шутливо толкнул Вадик Игоря в бок.
— Чего? Я — ничего. А ты?
— Да я тоже — ничего…
— Поговорили… — криво улыбнулся Игорь, стреляя окурком в урну.
Глядя под ноги, осунувшийся, ставший будто меньше ростом, Леха Гарик заговорил вдруг тихим, раздумчивым, для него непривычным, голосом:
— Как-то не задумывался эти дни… Прыгать так прыгать — прыгают же люди… А сегодня как наслушался… — Леха погладил себя по груди, по шее. — Тоска…
Какое-то ожесточение появилось у Вадика к Лехе после его слов и даже, может, злорадство, — не я один боюсь, другим, похоже, еще страшнее. И от этого появилось сознание своей силы: я хоть, по крайней мере, не ною.
— Тоска — так откажись, — сказал он жестко, сам себе удивляясь, — чего нам душу травить?..
Леха недоуменно посмотрел на Вадика выпуклыми влажными глазами, ставшими темно-ореховыми, поспешно опустил их, буркнул:
— Сам-то уверен, что прыгнешь?
— Уверен! — сказал Вадик (видно, бес какой-то в него вселился) и тут же себя одернул: не надо бы давать таких обещаний — мало ли что, но бес за него повторил: — Прыгну!
— Посмотрим…
Перекур кончился. Палыванч звал заниматься. Когда поднимались с лавок, кто-то бросил — то ли шутливо, то ли всерьез:
— Ну, пойдем дальше слушать страшные истории…
После обеда отрабатывали действия в особых случаях, учились резать стропы, выбрасывать запасной парашют при частичном отказе основного… Да, это были не бирюльки, это была серьезная мужская работа.
— Чего-то Гарика не слышно, — с презрительной жалостной улыбкой сказал Палыванч.
— Да что-то раздумался я, — отозвался Леха. — Фантазия, знаете, нашла…
— А ты ее, фантазию, в кулак. Да зажми. Ты же мужик. И вы все — тоже… Сейчас самый ответственный период. Крепитесь…
Вадик покорил себя за то, что обидел Леху.
6
Этим вечером Леха не пел и не играл на гитаре, никто не дурачился и не травил. В казарме впервые за четверо суток было тихо. Спать легли рано, еще до отбоя, но уснуть никто не мог. Лежали, смотрели в потолок или ворочались, давя в себе вздохи… Назавтра, после обеда, назначены были прыжки.
Утром повели на медосмотр. Утро было обычное, тихое и жаркое, и не верилось, что сегодня может произойти что-то необычное. И неожиданно пришла Вадику мысль, что для них этот день — поворотный, для всех остальных он ничем не примечательный. И от того, прыгнет он или нет, в мире ровным счетом ничего не изменится; изменится лишь в нем самом…
Доктор сказал Лехе сожалеюще:
— Что-то пульс у вас частит, молодой человек. Да и давление неважное…
— Да? — оживленно, с плохо скрытой надеждой произнес Леха и напрягся, ожидая решения.
— Ничего, на старте проверим еще раз, может, нормализуется.
Леха с трудом скрыл разочарование.
