– Я перед сном глядел на ящерицу, и мне приснился крокодил в виде дворника.
– Я хочу знать, как ты живешь, где ты живешь, кем ты работаешь?
– Я живу хорошо, — ответил он со смирением. — Я живу везде. Я работаю поводырем крокодила.
– Жаль, — сказала она. — Я думала, мы с тобой поговорим как люди.
– Валя, мы и говорим как люди, — мягко возразил он. — Только в слово «люди» мы вкладываем разный смысл. Как всякий неталантливый человек, ты любишь сложности.
– Я тебя не понимаю.
– Ты меня никогда не понимала.
– Не обольщайся, — сказала она. — Я тебя всегда понимала. Поэтому мы не вместе. И насчет неталантливости ты врешь. Болтун несчастный. Значит, так и проиграл в игрушки всю жизнь?… Все так же спишь, все так же бездельничаешь, все так же рассказываешь байки и затеваешь споры с кем попало… Это ты любишь сложности. Я живу понятно и просто. А ты закрученный, как штопор.
– Нет, Валя, я не люблю сложностей. Это они меня любят. Что может быть проще желания поспать? А мне все время мешают, будят. Вот и ты всегда будила меня невпопад.
– Работать надо, голубчик, работать! — сказала она. — Все люди работают и создают ценности!
– Это не одно и то же. Валя, — сказал он. — Работать и создавать ценности. Ладно. Не хочется спорить.
– Лекции читаешь… — Голос у нее стал злым. — Интересно бы знать, какие ТЫ ценности создаешь, соня несчастный!
– Сейчас покажу, — сказал он и оглянулся на подходившую официантку.
– Я мух принесла, — сказала официантка.
– Понятно? — спросил он у актрисы.
– Ладно. Я пойду, — сказала она. — Не думала, что мы с тобой так встретимся. Мне казалось, что я тебя еще немножко люблю… Иллюзии, иллюзии… Дуры мы, бабы.
– Прости меня. Валя, если можешь.
– Бог подаст. Чужой человек, — сказала она.
– Ничего ты не поняла, — сказал приезжий. — Вот смотри…
И он обернулся к официантке.
– Слушайте, у вас же таких ящерок полно, — сказал он, — а вы этой мух принесли. Она усмехнулась.
– Эта вроде уже знакомая, — сказала она.
– Поняла? — спросил он у женщины средних лет и, видимо, средних способностей, он всегда знал это, но был уверен, что это поправимо.
Актриса смотрела на него с яростью.
– А теперь ступай, — сказал он. — Я не досмотрел сон. Ты меня разбудила, когда начиналось самое занятное.
Они обе ушли.
Вечер. Сад. Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины. Пожилая нанизывает бусы. Молодая поет:
В сновиденьях моих
Мы друг к другу прильнули,
Мы с тобою вдвоем,
Мы с тобою вдвоем.
Если серьги в ушах
У меня шевельнулись,
Это ты шевельнулся
В сердце моем.
Молодая положила лютню на колени.
Платье белое на ней из прозрачного шелка, вышито маленькими букетиками мирта и желтых цветов. На голове гирлянда из шиповника и веток чемерицы.
Она сорвала пучок мяты и, растирая ее между пальцами, надушила горячий воздух вокруг.
– Ох, не люблю я эту песню, — сказала старая. — Все поешь, все поешь. А ведь уже который год замужем. Пора остепениться.
– Подожди, Анита… — сказала молодая и быстро встала. Беглыми движениями она поправила волосы, опять села. — Кажется, приехали.
– Глаза бы не глядели… Ты же вся горишь…
– Иди, Анита… Иди… Я счастлива… — сказала она, глядя на идущих по дорожке.
Впереди высокий. Длинная борода, длинные волосы.
– Здравствуйте, синьора Джиоконда, — сказал он.
– Здравствуйте, синьор Леонардо, — ответила она тихо.
– Можешь сегодня не переодеваться, — сказал невысокий полный человек (ее муж). — Синьор Леонардо писать не будет. Он уезжает.
– Вы уезжаете?
Она поглядела на него недоверчивым взглядом крестьянской девушки, удивительным у такой взрослой и нарядной дамы.
– Уезжаю, Монна Лиза… Воине с пизанцами конца не видно. Мне синьория заказала военную картину…
Спутники Леонардо стояли молча.
– А как же мой портрет? — спросила она.
– Я вернусь, Монна Лиза… как всегда… Прощайте.
И Леонардо ушел со своими спутниками.
– Как всегда, — сказал муж, глядя ему вслед. — Вам не кажется, синьора, что ваш портрет несколько затянулся?…
Монна Лиза ничего не отвечает, и муж уходит, пожав плечами.
А Монна Лиза наклоняет голову и снимает слезинку со щеки.
Она снова берет лютню:
