Выдернула довольно легко, кожа ползла, раскисая, похожая наощупь на кубики еды. Чешуи отбрасывала за спину, оставив рядом с собой самую крепкую, с локтевого сгиба, с иззубренным краем. Работая, пела, мычала, вставляя иногда слова, что теперь всплывали в голове чаще. Очистив обруч вокруг руки, взяла чешуину и стала пилить мякоть, задыхаясь от тяжести запаха, поднявшегося волной. Плоть раздавалась вяло, обнажая серую кость. И женщина старалась не думать, как же она ее… Отдыхая, доела последний кубик. И подумала холодно, если придется, будет есть мертвое мясо, торчащее лохмотьями из-под тусклых чешуй. Схватилась за живот, усмиряя приступ тошноты. А через время, отчаявшись перепилить кость своим инструментом, расчистила место побольше и нагнулась. Зубам кость поддавалась, пружиня и потрескивая. Когда не хватало дыхания, женщина отползала и пила из миски. Глядела с гордостью на тусклую поверхность воды. Наполнить миску догадалась сама. Когда вода кончилась, работа закончилась тоже. Она долго отдыхала, приказывая себе не торопиться, выгоняя мелкие мысли, выращенные паникой. Смотрела на лежащую руку. Смотрела на отпечаток ладони над своей головой… Встав, оглянулась. Привыкнув к тусклому свету, она видела теперь то, чего не знала глазами раньше. Каменный мешок с неровными стенами, но без холода. Площадка для танца у стены и ступени. Сосок душа в потолке, квадратный лючок для еды, с тонкими границами плотно пригнанной дверцы из такого же, как стены, камня. И лежащее у входа тело с тремя руками и обрубком до локтя. Подняв отделенную руку, встала напротив света. Он был повыше, или руки длиннее, потому ей пришлось, чтобы достать и удержать неловкий тяжелый кусок, встать на его спину, рядом с гребнем. Спина пружинила, но гребень крепко держал мертвую плоть. Женщина вздохнула. И приложила обрубок. Свет мигнул, медузой вобрав в себя широкую ладонь. И она, вслед за рукой, провалилась в коридор. Падая, соскочила со спины и встала, прижимая к себе обрубок-ключ. Вертела головой, тянула взгляд в круглые коридоры, уходящие далеко и где-то там, на краю зрения, поворачивающие…
Мельтешило в глазах от ровных овалов дверей – бледных на светлом. И в одном, открытом – вповалку друг на друге, тела хозяев с лицами, уткнувшимися в мягкие полы. Она опустила обрубок, что оттягивал руку. Пошла вперед, босиком по мягкому. Два медленных шага, два побыстрее и еще быстрее…
Остановилась. Наплывал шум снаружи, и она машинально провела рукой у пояса, разыскивая меч. Она узнала эти звуки. И рассмеялась. Смех пролетел по гулкому коридору стаей ворон. Собралась швырнуть оторванную руку. Но стояла, не шевелясь, глядя на неровно обгрызенную кость. Прижимая к животу обеими руками, повернулась. Свет пульсировал бледным овалом на фоне круглых стенок.
И там, за ним – кусок ее жизни. Неровно обгрызенный зубами судьбы. Вернувшись, долго старалась перевернуть тело Хозяина. Не смогла, но теперь голова его лежала щекой на камне и один глаз – большой, помутневший под скатившимся вниз прозрачным веком, смотрел на ступени площадки. Сбоку лежал положенный ею обрубок. Встала, выпрямляя спину, потянулась в стороны грязными руками, складывая пальцы в изящные формы танца, и, глядя сверху, сказала в мертвое лицо:
– Бам-м-м-м-м… Запела и пошла вверх по ступеням, стараясь не гнуть плечи. На верхней площадке танцевала, вплетая в свою музыку имя дочери, и слезы текли по щекам, привычно, капали на локти и бедра. Уходя, опустилась на колени, прижала к животу неровную голову.
Вдохнула последний раз тяжелый запах, пытаясь найти в нем тот, привычный. Поцеловала в затылок, и пошла через бледный свет в звуки дальнего боя, сжимая в руке иззубренную чешуину, выпачканную серой кровью…
