И – села, скребя пальцами по каменному полу, встряхнула головой.
Сквозь тошноту смотрела на бледный овал света. Сердце раскачивалось, собираясь сорваться в испуг, – виновата, опоздала! Но музыки не было, и свет не умирал. Лишь доедал полумрак единственный удар гонга, разбудивший ее. Устав смотреть, отвела глаза, ругая себя внутри. Счастье света, вот оно! Она просила и дали ей! Смотреть, надо смотреть! Но глаза нестерпимо болели и тошнота накрывала ее с головой. Чуть переждав, медленно открыла глаза. Боялась, что пока сидела так, с трясущейся головой, свет умер. Но он был. И чуть ниже, погрузившись наполовину во мрак у пола, лежала грузная туша, раскинув в стороны четыре согнутые крюками руки. На толстых пальцах поблескивали округло сточенные когти. И она провела рукой по бедру, припоминая ссадины и запах крови. Жадно глядя на лежащего Хозяина, она танцевала внутри, в голове своей, заклиная его поверить, что она – та самая, и делает все, как надо, только вот сил нет. И он ведь тоже – не так, как всегда. Он пришел лежа, она ему танцует – в своей голове. Боясь догадки, а вдруг он не видит танца внутри, поползла, обдирая колени. К нему.
Потянулась руками к бугристому затылку, что видела впервые, сомневаясь – он ли? Надо проверить знанием. Коснуться… И упала, оскользнувшись на чем-то. Свет бледнил круглый предмет у верхней руки лежащего и серые кубики, рассыпанные вокруг. Нерешительно коснулась одного, поняла, разминая пальцами – еда! Закрыла глаза и стала запихивать в широкий рот родные на ощупь кусочки. Испугалась спазму, рванувшемуся навстречу, и пальцами толкала в горло, глубже, не потерять. Держала руку у рта ковшиком, если все обратно, а свет вдруг умрет. За спиной шелестела вода, но женщина не обращала внимания. Кровь бежала, и звук ее бега шумел в ушах. Пощипывало кончики пальцев от жизни, что возвращалась, спохватившись. Поев, потеряв сознание и очнувшись, она смогла сесть. И удивилась не тому, что свет все еще с ней, а неподвижности лежащего. Пришло наслаждение. Другое. Она сидела, опираясь руками о пол, и смотрела, смотрела. Не могла насытиться. Квадратная спина с массивным низким гребнем. Протянула руку, приложила ладонь и кивнула, припоминая ощущения. Да, вот так держала его, когда кричала. Круглая голова в буграх и плоские раковины ушей, прикрытые прозрачными лепестками чешуй. Погладила мощный затылок и засмеялась родной памяти касания.
Бедра и ноги его терялись в темноте. Но рядом есть еще еда. Много.
Она поест и рассмотрит дальше, дальше. И еще – перевернуть. Если хватит сил. Увидеть все-все… То, что было перед лицом ее, когда посвистывала и похрипывала пластинка в горле… Рука отдернулась. Не слышно. То, чем он дышит – молчит. Это… Женщина наклонилась и ухом прижалась к жесткой спине. Лежала так долго, пока не почувствовала, что может съесть еще еды. Разминая пальцами третий кубик, нахмурилась. Из-за света доносился шум.
Дальний, он беспокоил излишеством. От него тошнило, как от еды вначале. Все не так. И слишком много всего. Перевернуть хозяина она не смогла. Ползая вокруг, собрала всю еду. Качаясь, ушла под пришедшую слабенькую воду, на всякий случай.
Сидела под тонкими ржавыми струйками и думала, может быть – последняя вода здесь. Еда для живота, для глаз и ушей накормила не только ее тело. Мысли оживали, шевелились, выстраивались, держа друг друга за хвосты, как звереныши, чтоб не потеряться, пока растут. И тело ее кричало им, подгоняя, боясь за себя. Вернувшись к хозяину, она уже знала – умер. И запах, какого не было у него никогда. Три дня она над ним, судя по приходам воды. А свет не гаснет. Выйти… Выйти!!! Она стала шарить руками по свету, спотыкаясь о лежащую тушу, поднималась и снова валилась на бок, метя груди синяками от его гребня. Свет бледно пульсировал, мягко подавался под пальцами, но не пускал. Подняв глаза, сквозь слезы увидела на светлом овале чуть заметный рисунок – очертания ладони. И приложила свою. Свет прогнулся, принимая руку, забегали по коже колючие мураши. И отпружинил назад. Плача, сидела над тяжелым запахом тела, мерно раскачивалась, цепляясь волосами за чешуи спины и головы. Скользила взглядом по нерассмотренным, уходящим в темноту кривым ногам. Смотрела на миску, перевернутую у верхней руки мертвого. Выйти-выйти-выйти… И следом, вдруг, отталкивая внутренний вой, другое. …Он принес мне еду… И умер. Он знал, что еда уже не придет из стены и принес ее. Мне. И умер… И за этой, рожденной в муках, выращенной в паутине пустой почти головы, пришла еще одна. Уже не ее, а сверху, оттуда, из-за потолка. …Они там все умирают сейчас… Первые, настоящие, крепкие мысли, дыщащие взволнованно, во всю грудь, упрямолобые. Все три. Пусть одна из них просто крик тела, а другая думана не ею. Но они держали ее, понукали. Делать. Пришло время делать. Скрипя зубами, она выпрямила руку лежащего. Миска звякнула на неровностях пола. Ухватила пальцами чешуину и стала раскачивать.
