К пришельцу страшила тем не менее отнеслась радушно, и Валлентайн, опять-таки не зная почему, решил задержаться до весны. Днем он не покладая рук трудился, обустраивая свой неприхотливый быт, а по ночам ему снились странные сны.
Среди зимы к его обиталищу вышли трое разбойников, вконец оголодавших и утративших сходство с людьми. Странно, но ветеран не хотел их убивать, хоть и понимал, что другого выхода нет. В живых останутся или эти трое, или он. Валлентайн вышел им навстречу с мечом в руке, все еще думая, что не хочет забирать чужие жизни. И поднявшийся снежный вихрь погнал разбойников от пещер. Старый воин так и не узнал, как и где оборвался их земной путь, да он и не думал о них. Потрясенный тем, что по своей воле вызвал смерч, ветеран вспомнил, что многое из того, что он делал этой осенью, раньше было ему не под силу, а за этим пришло понимание того, что теперь он — хранитель меча. И хранитель стал постигать магию. Сам. Без посторонней помощи, если не считать, конечно, найденного оружия, по всему — наделенного собственной волей и памятью.
С гор бывший либер спустился уже Уанном. Имя ему дал сосед-гоблин, чей неповоротливый язык не мог произнести «Иоганн-Валлентайн». Маг-самоучка твердо знал, для чего живет. Его долг — отдать меч в нужное время в нужные руки, и еще он должен искать то, что грозит самому существованию Тарры…
Поджарый немолодой человек снял с огня котелок и попробовал свое варево. Получилось вполне сносно. Путник стряхнул первую ложку в огонь, почтив неизвестного ему духа, и принялся есть.
Это была последняя спокойная ночь. Мирные земли северной Таяны тонули в невидимом простым смертным неопрятном тумане, а это значило, что впереди творится сильнейшая волшба. Или же хранится нечто, обладающее силой не меньшей, чем доставшийся Уанну меч. Меч этот, к слову сказать, менялся; он и теперь выглядел как первосортное оружие, но откованное позапрошлым летом известным умельцем, перебравшимся из Эр-Атэва в Арцию. Как выглядел клинок на самом деле, Уанн не знал, полагая, что оружие откроет свой истинный облик лишь тому, кому оно предназначено.
2
«…ибо пришли мы из праха и в прах возвращаемся. И юдоль земная — лишь пристанище временное, и всем предначертано покинуть ее. И нет греха тяжеле, нежели скорбеть по ушедшим, ибо все случается по воле Триединого — и рождение, и смерть…» — Илана почти не слышала ведущего похоронную службу епископа Тиверия: легат Архипастыря деликатно отказался напутствовать в иную жизнь погибших принцев. Его не уговаривали — толстенький брат Парамон был не из тех, кого воспринимают всерьез, а сильных мира сего следует провожать в последний путь подобающим образом.
Собор Святого Эрасти, крупнейший из храмов Гелани, был переполнен — погибших любили, особенно Стефана. Многие плакали. По мере удаления от алтаря лиловый траур знати сменялся зелеными и серыми накидками таянцев и белыми плащами эландцев, деливших с «Золотыми» и «Серебряными» ответственность за жизнь уцелевших.
Илана вошла в храм как во сне и собралась пройти на свое обычное место, к первой из мраморных, вызолоченных сверху колонн, но Шандер Гардани вывел девушку вперед, туда, где в ином храме[59] было бы Возвышение. Король ничего не выражающими глазами следил за осанистым басовитым Тиверием, рядом застыла Герика — королева казалась не более живой, чем лежащий в открытом гробу Стефан. По правую руку Марко, чуть сбоку, держался Рене, согласно законам Таяны и Арции становящийся отныне наследником Марко. Эландец, казалось, глубоко задумался, и мысли его бродили в мирах, далеких от царствия Спасителя, о котором распинался Тиверий.
— В конце концов, все не так уж плохо. — Чужой негромкий голос заставил Ланку вздрогнуть. По этикету она не могла оглядываться, но ей мучительно захотелось узнать, кто из нобилей посмел нарушить церемонию. Впрочем, раньше Илане и самой частенько доводилось перешептываться под храмовыми сводами. Видимо, и неизвестные собеседники больше думали о живых, чем о мертвых.
— Вряд ли Аррой останется здесь. — Второй голос, чуть хрипловатый, выражал сдержанное сомнение. — Ему наши горы не нужны.
