– А я не был в кино. На вокзал ездил.
– Зачем? – Конечно, этот вопрос не мог не прозвучать.
– Провожал мать товарища, спешившего на пленум, – четко и громко, однако нарочито будничным тоном отвечал я, не в силах умолчать о том, что у меня есть такие товарищи, но не желая этим кичиться.
Новое, приподнятое настроение не оставляло меня весь вечер.
III
– И что же такое, по-твоему, друг? – спрашивал меня назавтра Рома Анферов. (После кино мы зашли к нему.)
– Сформулировать? – пробормотал я с усмешкой. И зашагал по комнате.
Я снова ощущал необычайность, даже нереальность происходящего. Странно! Сегодня рассуждаю о дружбе с Ромой Анферовым, завтра, может быть, потолкую о любви с Зиной Комаровой!.. Это волновало меня. А на Ромин вопрос я не мог ответить ничего, помимо общеизвестного: друг – это тот, кто выручит, на кого можно опереться в беде; с другом достижимо такое, что одному не под силу.
Но я не стал говорить вслух того, что знает каждый. Рома ждал. «Может быть, он хочет знать, кого приобретает в моем лице?..» И с забившимся сердцем я подумал о том, до чего нелепо, что я, так давно мечтавший с ним дружить, в эту минуту нем...
Раньше чем мне пришло на ум что-либо подходящее, Рома заговорил сам:
– А я, пожалуй, могу сформулировать. – Он был серьезен и не усмехался. – Друг – это... Друг говорит тебе то, что сказал бы себе ты сам, если б мог видеть себя со стороны. Друг – тот, кто в силах всегда сказать тебе это. Он «второе я», alter ego, как говорят в торжественных случаях. «Второе я», зорко наблюдающее за «первым я».
«Второе я», зорко наблюдающее за «первым я»! Мне показалось, что это поистине метко сказано. Кроме того, приятно было наконец мимоходом узнать, что значат слова «alter ego», на которых я не раз спотыкался, читая классическую литературу. Я решил, что при случае спрошу у Ромы, что такое «альма матэр» (alma mater) и «пинке-нэц» (pince-nez).
– Поэтому никто не может помочь тебе стать лучше – понимаешь? – чем друг, – продолжал Рома. Он что-то вспомнил, чуточку помрачнел и добавил: – При условии, что ты не вздумаешь на него обижаться... Ведь не обижаешься же на себя, если мысленно себя выругаешь!
Я сказал, что Рома совершенно прав: и я так представляю себе дружбу.
– Что ж... тогда... – Рома помедлил, глядя на меня с некоторым сомнением. Потом энергично протер глаза, точно перед этим дремал. Во взгляде его больше не отражалось никакого сомнения. – Мы с тобой, Володя, конечно, часто будем видеться – и в школе и не в школе.
Я кивнул.
– Условимся, что будем всегда говорить друг другу о том, что мне в тебе или тебе во мне не нравится. О любой слабости, о каждом недостатке. Увидишь, я смалодушничал – пусть на минуту! – скажи. Я увижу, что ты маху дал, – тут уж... – Он развел руками: не взыщи, мол, скажу все напрямик. – Конечно, все это возможно, только если верить друг другу. Я тебе, Володя, верю.
– И я тебе, – сказал я.
– Ну и, разумеется, на основах взаимности, так сказать... – Рома улыбнулся. – А не то что один всегда критикует, другой всегда молчит!
– Конечно, – отозвался я готовно.
– Попробуем, значит, помогать друг другу воспитывать характеры.
– Обязательно!
Теперь, когда было достигнуто согласие, и притом торжественное, об основах нашей дружбы, возникла пауза. Перейти сразу на будничный тон было трудно, как после присяги. Мы помолчали. Потом я произнес:
– Между прочим, Рома, ты, наверно, знаешь, что такое «альма матэр» и «пинке-нэц»?
Рома был озадачен:
– «Пинке-нэц»?.. «Альма матэр» – мать родная. Но «пинке-нэц»... А к чему это относилось в тексте?
– Это... кажется, это надевали.
– Надевали? Кто? – Рома недоумевал. – Напиши-ка мне это слово латинскими буквами.
Я написал. Рома прочитал и после этого смеялся минуты две. Узнав, в чем дело, захохотал и я. Мы весело ржали в два горла, откинув головы на спинку дивана...
– Ну, знатока языков из тебя, видно, не получится, – сказал наконец Рома, отрывисто дыша. – Ты кем, кстати, хочешь стать? А, пинке-нэц?..
– Океанографом, – ответил я со всхлипом. – В общем, там видно будет... А ты?
Он стал совершенно серьезен:
