«Услыхала все-таки», – подумал Валерий.
– Таких же добром, уговором не возьмешь, я-то знаю, Наталья Николаевна, – сказал он, оправдываясь. – Начали б мы: «Как вам не стыдно, должны соображать...» – и всякое в таком роде, ни за что они б не отстали.
Наталья Николаевна ничего не возразила, и он, решив, что этот вопрос исчерпан, заговорил о другом:
– Я вот вчера дочитал «Педагогическую поэму». Так там Макаренко на последней странице пишет: может быть, создадут скоро простую, деловую книжку – о коммунистическом воспитании. Вы, наверное, помните – как раз кончается этим. А что такое, Наталья Николаевна, коммунистическое воспитание?
Студентка усмехнулась, посмотрела на него с пытливым удивлением. И он смутился, гадая, сочла его теперь Наталья Николаевна позорно несведущим или, наоборот, сверх меры глубокомысленным.
– Возможно, у вас времени сейчас нет? – спросил Валерий.
– Что вы... – ответила она рассеянно. – Есть, конечно.
Они остановились на ступеньках, ведших к подъезду высокого кирпичного дома.
– Коммунистическое воспитание – это воспитание, правдой, – отчетливо, но как-то машинально проговорила Наталья Николаевна.
Ее заботило больше всего то, что как педагог она должна была сейчас порицать Валерия, который несколько минут назад при ней выругался, но не делает этого. Она не захотела «не заметить» слов Валерия, обращенных к хулиганам, – это было бы с ее стороны лицемерием. И она укорила его за них. Но его оправдание убедило ее. Новые укоры, казалось ей, были бы так же фальшивы, как вид, будто она «ничего не заметила». Выражений, которые приличествовали бы случаю и в то же время не резали бы уха, попросту не находилось. И вместе с тем было неудобно отпустить Валерия, оставив за ним последнее слово, хоть это слово ее и убедило.
Вот что беспокоило Наталью Николаевну, и прочно усвоенное в институтские годы определение коммунистического воспитания она привела, не отрываясь от этих своих размышлений.
Для Валерия услышанное прозвучало открытием.
Воспитание правдой! А в их школе? Твердят одно: мы всем пример, на нас равняются все! Как часто в их школе кичливо восклицают это!.. А какой же они пример? Взять Хмелика, взять Лаптева... Разве настаивать: мы пример – значит воспитывать правдой?!
Вот она, причина. Скорей бы открыть ее товарищам. Он вспомнил, что его пригласили на завтрашнее заседание комитета комсомола и совета дружины, на котором речь должна идти о подготовке к диспуту «Облик советского школьника». Значит, завтра он и выступит. А чтоб причина неблагополучия в школе, давшаяся в руки, не ускользнула, не испарилась таким же чудом, каким вдруг «поймалась», он все повторял про себя коротенькую завтрашнюю речь, точно теорему. Именно, как теорему, в которой нельзя упустить и малости, – иначе не докажется.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Валерий немало удивился бы, если б узнал, что в тот же вечер в гостях у Ксении Николаевны был... Костяшкин. Но еще более удивлен был приглашением в гости сам Костяшкин. Приглашение в милицию озадачило бы его гораздо меньше. Нетрудно было бы догадаться, что стало известно о каких-то его грехах, не слишком, впрочем, серьезных. Зачем его позвала к себе Ксения Николаевна, он понять не мог.
Костяшкин считал, что смыслит кое-что в жизни. Более того, он даже считал себя человеком опытным, искушенным и видящим все насквозь. Кроме того, он был уверен, что очень хитер.
Он знал, что если вызывают к директору, то будет нагоняй и надо обещать исправиться. Но сдержать обещание – необязательно: если он обманет, от него все равно не отступятся, из школы не исключат. Одуматься никогда не будет поздно. Он знал и то, что в милиции его могут только стыдить, потому что за мелкое хулиганство ребят не сажают. Пока стыдят, не надо перебивать, – так скорее отпустят.
Если мать проведает о чем-нибудь и потом на него напустится, то тут надо громко захныкать, – мать разжалобится, что он у нее такой нервный, и дело с концом.
Вот оттого, что он знал кое-какие вещи подобного рода, Костяшкин казался самому себе хитрым и бывалым.
Однако смекнуть, зачем его пригласила к себе Ксения Николаевна, ему никак не удавалось.
