Тебе посвящается. Худ. Коровин О. - страница 123
– Ты их все наизусть помнишь? – спрашивает Тушнов.
– Конечно, помню. – Виктор догадывается, что речь идет о стихах.
– Я десять раз читаю, пока запомню... – говорит Тушнов. Он делает короткую паузу. – Ребята из десятого говорили, твои стихи стоющие...
Виктор молчит.
– Тебе за них попало, да?
– Ты откуда знаешь?
– Слыхал.
– А... попало, да, – подтверждает Виктор.
– Не робей: ничего не будет, – говорит Тушнов ободрительным и свойским тоном. – Меня вот директор исключить совсем грозился, а потом ничего не было.
– За что же тебя?
– Да тут... – Махнув рукой, Тушнов медлит. – По морде одному дал...
– Алешке, что ли?
– Ему. – Тушнов смущен. – Слышь, Виктор, я ему не сильно дал... Стихи прочти, а? – предлагает он решительно.
– Какие?
– Те, что на конкурсе читал.
– Тебе прочесть? – переспрашивает Виктор с откровенным удивлением.
– А то кому же?
– Что ж...
Виктор ждет, пока мимо прогромыхает трамвай, потом начинает читать – приглушенно и словно бы видя все время себя и Тушнова со стороны.
– Я б так не смог, – твердо и сокрушенно говорит Васька, дослушав до конца. – У тебя получается.
– Понятно было?
– Ясно – понятно. – Тушнов немного обижен. – «Мне без тебя так трудно жить...» А от нас, например, отец ушел, как я родился, сразу. Матери, когда из роддома выходила, дали мыла два куска: туалетного, хорошего, в обертке, она говорила, и хозяйственного большой кусок. Она их берегла. Тогда всего не хватало. И вот приходит раз домой, захотела постирать – нету мыла. Она к отцу: «Ты взял?» Он говорит: «Я». Оказалось, он оба куска на базаре загнал. Деньги проел. Есть очень хотел: год неурожайный был, голодно. Мать ему и сказала: «Ты еще пока ничего в дом не принес, а из дому тащишь. Пошел ты, говорит, не нужен мне такой». И погнала его из комнаты: она тогда в вашем доме истопницей работала, комната ее была. Он и ушел...
– Вот как...
– А ты спрашиваешь: «Понятно?»
– Это просто у меня такая привычка.
– А...
Потом они прощаются, и Виктор медленно бредет домой. Он сознает, что Василий стихов не понял, но все-таки не остался к ним равнодушным. Откровенность его, конечно, была ответной, это главное...
Справа от Виктора идут парень и девушка. Она что-то говорит быстро и оживленно, а он слушает зачарованно и отрешенно, как слушают только музыку, но не речи.
И Виктор думает о том, что, наверно, выглядел бы точно так же, если б шел рядом с Инной.
...На следующее утро к Громадам, едва Виктор встал, явился Старков. Он крепко взял Виктора за руку и молча, ничего не объясняя, повел за собой. Они сбежали по лестнице, пошли быстрым шагом по улице, свернули на другую улицу, а Старков все шел, и Виктор решительно не понимал, куда он его ведет, к кому и зачем. Он думал только, что, наверно, где-нибудь их ждут ребята, которым пришла в голову какая-то затея: может быть, поехать на пароходике по Москве-реке, может быть, махнуть в кино на утренний сеанс.
Но вдруг на малолюдном тротуаре, не у кино и не на набережной, Женька отпустил руку Виктора и повернул его за плечи к стене дома, возле которой никто не стоял; на ней висел только стенд с газетой.
– Ну? – спросил Виктор, недоумевая.
Старков с силой подтолкнул его к стенду, почти притиснув носом к стеклу.
И тут произошло чудо: Виктор увидел свои имя и фамилию, напечатанные типографским шрифтом. Он почувствовал такое же изумление, как много лет назад в скверике, когда буквы, которые он уже знал порознь (отец выводил их палочкой на песке), внезапно сложились в слово. Секунду назад это был набор букв, и что-то произошло – и он превратился в слово...
Под своими именем и фамилией Виктор прочел свои стихи. Те самые, что вчера вечером слушал Тушнов, те, которые обсуждали на конкурсе. Они показались Виктору знакомыми и, странно, в чем-то иными, чем раньше, хотя были напечатаны слово в слово.
Постояв возле этого стенда, Виктор с Женькой побежали к киоску, догадавшись, что газету можно купить. Но комсомольская газета была уже распродана. Потом они шли по бульварам и, переходя от стенда к стенду, убеждались, что стихи Виктора есть повсюду, где висит комсомольская газета.
