Взглянув на фотоснимки, Тушнов замечает:
– Вроде тебя был пацан... – Тон у него такой, точно это кажется ему удивительным.
Входит Флора Александровна. Она накрывает на стол и, расставляя чашки, спрашивает Василия:
– Чаю с нами не выпьешь?
Тушнов отрицательно качает головой и говорит Алеше: «Ну, я пошел. Пока», а Флоре Александровне: «До свидания». И направляется в прихожую. В это время Флора Александровна громко зовет, протяжно выкликая каждое имя:
– Зоя, Саша, Виктор, – к столу!..
В прихожей, где теперь нет никого, кроме него с Алешей, Тушнов внимательно осматривается и неторопливо натягивает пальтишко.
– А велосипед-то у тебя есть? – вдруг спрашивает он так, будто раньше все забывал об этом спросить.
– Велосипед?.. Нету.
– Нету?! Рояль есть, а велосипеда нету?.. – И Васька хохочет, должно быть находя это чрезмерным даже для такого чудного дома. – Если бы у тебя был велосипед, мы б к нему приладили мой моторчик, – добавляет он, уже не смеясь и сдержанно сожалея о том, что этого нельзя сделать. – Хочешь – педали крути, хочешь – кати, как на мотороллере! Твой – велосипед, мой – моторчик, общая машина была б...
– Я уж, понимаешь, просил маму к лету купить, но она говорит: положение сейчас затруднительное...
– Загнать надо что-нибудь, – обыденно советует Тушнов. Он, видно, совсем уже здесь освоился.
– Продать?
– Угу.
– А что?
Тушнов переводит взгляд с оленьих рогов, прибитых над вешалкой, на картину (артиллерийский расчет у гигантского орудия) и хочет предложить что-то, но потом, раздумав, говорит рассудительно и даже слегка надменно:
– Это вам самим лучше знать.
– Я сейчас попробую поговорить с мамой! – загорается вдруг Алеша.
– Конечно, давай пробуй. Я на лестнице подожду.
– Зачем? Здесь можно.
– Лучше на лестнице.
Алеша закрывает и запирает дверь за Тушновым и направляется в столовую, где Флора Александровна как раз приступила к отложенному объяснению с Виктором...
– Так вот, Виктор, мне сегодня сказали, что ты написал очень странные стихи...
– Не странные, а просто плохие, – вставляет Виктор.
– ...стихи с таким настроением, которого просто не может быть у юноши в наше время, – продолжает Флора Александровна. – Пришлось мне краснеть. Удовольствия, знаешь ли, я не получила. Что-то я в ответ бормотала, но глаз старалась не поднимать, и было мне, откровенно говоря, так не по себе... Оч-чень не по себе!
...Это самое неприятное и пугающее – узнать, что таких чувств, как твои, быть не может. А ведь ты не придумал их. Ты же их испытал?.. Испытал или нет?
Виктор думает, сознавая, что, кажется, его о чем-то спрашивают, а он это пропускает мимо ушей. Потом он слышит, как Флора Александровна произносит настоятельно и раздельно:
– ...Во всяком случае, я требую, чтобы впредь ты, если будешь писать стихи, сначала показывал их мне, а потом уж читал в школе!
– А я, наверно, не буду больше писать.
Виктор говорит это не слишком-то всерьез. Но Флора Александровна сейчас же отвечает серьезно: «Что ж, это, может, и лучше». И Виктор вздрагивает, точно ощутив внезапно резкий толчок отдачи: еще секунду назад играл человек пистолетом, и вот толчок – не пошутил, оказывается, выстрелил...
– Может, это и лучше, потому что...
Раньше чем Флора Александровна успевает докончить, Виктор вскакивает, выбегает в прихожую, распахивает дверь и уже на лестничной площадке налетает на Тушнова.
– Ты... что здесь?..
– Жду... – Васька растерян. – А ты?
– Ухожу! – И Виктор бежит вниз по лестнице.
– И я с тобой! – кричит ему вслед Тушнов, захлопывает дверь и бежит за ним.
Он нагоняет Виктора уже на улице. Виктор идет куда глаза глядят, но так быстро, словно торопится в определенное место. На что-то он отвечает Тушнову – автоматически и односложно, мгновенно забывая, что сказал, и его не покидает ощущение нелепости и в то же время реальности происходящего с ним. Как будто он смотрит фильм, с героем которого сроднился. И с этим героем в трудную минуту оказывается рядом мальчишка, который никогда раньше не был ему близок. И это кажется совершенно непредвиденным и не тем, чего он желал герою, но жизненным – более жизненным, чем все, что он мог предвидеть.
