– Знаю, конечно.
– Но я все-таки на нее смотрел... – Это снова об Инне.
– А она?.. – Неожиданно в голосе Виктора звучит один только острый интерес.
– Все равно пирожки умяла. – И Женька смеется, довольный тем, что сумел отвлечь Виктора от его мыслей.
Кто-то кладет сзади руки на плечи Громаде и Старкову. Они поворачивают головы: Рома Анферов.
– Слушай, мне понравились, Громада, твои стихи, – говорит он. – На решении жюри это не отразится, я остался в меньшинстве. Но мне понравились, – повторяет Рома упрямо. – Хорошо, что ты прочитал их.
– А ему уже разонравились, – кивает на Виктора Старков.
– Не понимаю, – говорит секретарь комитета комсомола. – Как, то есть?..
Они подошли уже к дому, где живет Виктор. Это огромный десятиэтажный дом с высокой аркой, лоджиями, балкончиками и статуями пехотинца, летчика и танкиста, стоящими в нишах на уровне шестого этажа. (В доме живут военные.) Виктор поднимает глаза на окно над головою танкиста. Света в нем нет. Должно быть, Алешка лег уже...
– Ну, его переубедил Мишка Матвеев, – отвечает Анферову Старков, явно вызывая Виктора на разговор. – Он думает, Мишка много понимает.
«Черт с ним, с Мишкой. А Глеб Анисимович как же – тоже, по-твоему, ничего не понимает?» – хочется спросить Виктору. Но вслух он этого не произносит. У него появляется вдруг такое чувство, что разговор бесполезен. Потому что сегодняшний вечер не сделать радостным, предстоящую ночь – спокойной, и о чем бы сейчас ни говорить, он проснется завтра с мутноватой мыслью о сегодняшнем поражении... Старкову с Анферовым ничего тут не изменить.
– Ну, пока, ребята, – говорит Виктор.
– Пока. Все будет нормально! – отзывается Старков.
– До завтра, ладно, – кивает Рома Анферов, подчеркивая, что разговор не заканчивается, а прерывается.
Дома пусто. Виктор не застает ни матери, ни сестры с мужем. Никого, кроме Алеши, который, вероятно, спит, потому что пальто его висит в прихожей, а свет во всех комнатах погашен. Сейчас это даже приятно Виктору.
Не зажигая света, он входит в комнату, где живут они с Алешей. На ощупь расстилает постель и ложится. Глаза быстро привыкают к темноте, уши – к тишине, тело – к покою... Веки смыкаются сами, но это еще не сон: Виктор слышит и тиканье будильника, и ровное дыхание младшего Громады, которому, как сказал Михаил Матвеев, тоже сегодня не повезло.
Виктор несколько раз повторяет про себя резанувшие его обидные слова Матвеева, потом вспоминает добрые слова Ромы и спрашивает себя, что предпочел бы: чтоб не прозвучали ни те, ни другие или произошло... то, что произошло?..
Он не может себе на это ответить сразу.
...Мысли путаются и сменяются картинами. Виктор лежит с закрытыми глазами и видит, как читал стихи в школьном зале. Не то он представляет это себе наяву, не то видит связный сон-короткометражку. Потом ощущает толчок, и все вдруг дергается и, замелькав, меркнет, как изображение на экране, когда рвется пленка.
Виктор привстает, опершись на локоть, трет глаза, и почему-то в памяти всплывают слова «Тебе посвящается...», которых он сегодня не произнес. По-дневному трезво и отчетливо он думает в темноте о том, что, может быть, уже никогда не скажет их вслух.
IV
Утром Виктор проснулся от длинного телефонного звонка. Как встал и ушел Алеша, он не слышал. Виктор выбежал в прихожую и снял трубку.
– Алло! Набрали воду?.. Ведра и кастрюли наполнили? Алло!.. Наполняйте ванну – сейчас будем перекрывать воду! – прокричали ему в ухо.
Это была ежеутренняя шутка Старкова. Просто шутка, без претензии на розыгрыш. Женька не изменял голоса, он знал, что Виктор его узнает, и Виктор действительно узнавал его, но тем не менее в тон ему осведомлялся, до каких пор будут продолжаться эти возмутительные перебои, насчет которых он сейчас же позвонит в райисполком.
– Телефон временно выключается – кабель будем перекладывать, – отзывался Женька бесцветным голосом.
Таково было непременное начало их разговора, их, что ли, излюбленный дебют, разыгрывавшийся в неизменно бодром темпе. Сегодня Старков долго не слышал даже привычного ответа, над которым нечего было раздумывать.
