И снова голос Матвеева:
– «Охота в подводном царстве». Цветной. Если идти, то давайте быстрей!
А потом совсем рядом голос Гришки Мигунова.
– Сочетаете с занятиями спортом? – спрашивает он, не поясняя, с чем именно они сочетают эти занятия.
– Одуреешь, если не сочетать, – отвечает Старков, с силой отбивая мяч.
Постукивание каблучков Инны.
– Не идешь, Жень?.. – осведомляется она на ходу. – Не идете с Громадой?
– Как Громада, так и я... – Женька приседает, беря мяч.
– Я – нет! – И, посылая мяч свечой, Виктор понимает, что благодаря Женьке предстал сейчас перед Инной, Гришкой и всеми, кто проходил мимо, в самом выгодном для своего достоинства виде.
Удаляются голоса и шаги. Инна Петрова и Гришка Мигунов – уже у ворот, они поравнялись с Матвеевым. И тут до Виктора доносятся слова Михаила Матвеева – тот произносит их не громко, но так внятно и отчетливо, что руководитель кружка художественного чтения, конечно же, остался бы им доволен:
– Не повезло сегодня Громадам: младший, Алешка, по морде схлопотал, Виктора мы мазнули!..
Инна Петрова что-то отвечает ему, но что – не слышно, и все быстро исчезают из поля зрения... Виктор вяло отбивает мяч в последний раз и говорит Женьке:
– Довольно.
Старков забегает в школу, чтобы отдать мяч сторожихе, возвращается, и они с Виктором, кажется, последними сегодня уходят домой.
В воротах они сталкиваются с Тушновым.
– Вы, а призы сегодня давали? – осведомляется Васька той бойкой скороговорочкой, какой он объясняется с ровесниками и со старшими, со знакомыми и незнакомыми.
Не оборачиваясь, Виктор с Женькой идут своей дорогой.
– А призы-то давали? – кричит он им вслед. – Вас я спрашиваю или не вас?!
Провожая Виктора, Женька половину недолгого пути молчит, небрежно что-то насвистывая. Потом говорит, будто не замечая, что это звучит как рассуждение, начатое с середины:
– В общем, мне то нравится, что она глазки не строит. Ни мне, ни, между прочим, Гришке.
– Кто? – спрашивает Виктор с тускловатым интересом.
– Ну, Инка. Я говорю, не ломается, не хохочет по-особому, не напоминает все время: чувствуешь, мол, с тобой рядом девчонка, а не парень! Кто-то здорово сказал: надо с теми девчонками водиться, с которыми ты бы все равно дружил, – будь они даже мальчишками! Вот на той неделе мы с ней в театр ходили...
– Ну?! – перебивает Виктор, и взгляд его становится не таким уже самоуглубленным, как минуту назад. – Расскажи.
– Что ж рассказывать? – продолжает ленивее Старков. – Ну, во время действия она внимательно глядела на сцену. В антракте...
– Да?.. – нетерпеливо вставляет Виктор так, точно ожидает сейчас услышать об Инне нечто необычайное, чудесное и просит Женьку поторопиться.
Это «да?..» и тон, каким оно сказано, чем-то раздражают Старкова.
Он произносит с расстановкой и чуточку даже неохотно:
– В антракте, значит, мы пошли в буфет. Она ела бутерброды с копченой колбасой. У нее отличный аппетит. Нормальный. Ну, что еще? Для нее театры не на одно лицо. Разбирается. В Ермоловском, например, всегда бутерброды черствые, в каком-то – имени Пушкина, что ли, – бывают свежие пончики. Не то во МХАТе, не то в Малом, не помню, эклеры бывают с заварным кремом в первом антракте. В Детском тоже буфет неплохой, но туда не протолкнешься, толчея. Она всегда закусывает в антракте. – Женька бросает на Виктора беглый взгляд, видит, что в глазах у того погасло ожидание чуда, и заключает слегка задиристо: – Чего удивляешься? Обыкновенная деваха.
– Обыкновенная... – отзывается Виктор так, точно теперь уже для него потеряно все, без остатка.
Старкову кажется даже, что он улыбается ему какой-то далекой улыбкой, будто тяжелобольной – здоровому, выбравшемуся его навестить...
Обеспокоено и поспешно Женька говорит:
– Ну, я пошутил. Серьезно, пошутил, Витьк. Она и актеров знает. Вообще разбирается. На самом деле. Много знает всякого. Слушай, ест пирожки, лимонадом запивает и говорит мне, что Байрон не любил смотреть, как женщина ест.
– Байрон?..
– Ну да, английский поэт, он в том рекомендательном списке был, что, помнишь, еще Оксана Георгиевна давала, – поясняет Старков вкрадчиво и все так же поспешно.
