Когда речь заходит о божестве грома и молний, подавляющему большинству читателей сразу вспоминается главный герой греческой мифологии Зевс-громовержец, воспетый и прославленный не только лишь древнегреческими аэдами-певцами, но и бесчисленным множеством поэтов, риториков, живописцев, скульпторов и прочих представителей так называемой художественной интеллигенции от самого раннего Возрождения и до наших дней. Ну и, естественно, если уж громовержец, так непременно Зевс! Такой сложился стереотип, такой образовался шаблон. И он очень хорош для художников пера и кисти. Но не для нас, пытающихся проникнуть в глубины образов, выискивающих истоки.
Казалось бы, сам Зевс! Как можно покушаться на столь незыблемую твердыню, на опорный столп всего «древнегреческого», а стало быть, в понимании людей и античного мира?! Но мы и не покушаемся. Зевс, он и есть Зевс — верховное божество с именем, заметно удалённым от исходного индоевропейского «диева», но чрезвычайно близким к русскому «жизнь».
К тому же есть вполне достоверные сведения, почёрпнутые из кносских табличек, что Зевс в той или иной форме уже бытовал в Средиземноморье в XIII–XII веках до н. э., а может быть, и ранее. Чего же мы хотим, чего выискиваем, вот она, основа основ! — так может подумать человек, взращённый на школьных стереотипах. Как нами было показано ранее, Зевс-Жив имеет к грекам лишь то отношение, что они его образ и теоним восприняли тысячелетия назад от праславян-русов, по-своему исказили и опоэтизировали.
Почему же так много говорили о нём? Для того чтобы понять, надо всё время помнить — Зевс, хотим мы это признать или не хотим, — продукт вторичный, ибо в нём мы видим совмещение двух начал: верховного индоевропейского божества и громовержца как такового. А коли нет разделения на два божества, несущие два вида функций в раздельности и лишь изредка совмещающие их, как это происходит во всех мифологиях других индоевропейских народов, то, следовательно, о первичности Зевса как прообраза всех иных громовержцев следует сразу забыть, тем более что в нём, даже при самом пристальном просматривании образа, совершенно не проглядывается архаика. Более того, Зевса можно смело отнести к поколению «новых», «молодых» богов, занявших места богов «старых», богов подлинных — не эпических, а мифических богов. Причём сам Зевс, заняв место верховного бога, а последним, например, вполне мог быть и его «папаша» Кронос, не только узурпировал власть, но и стёр с «лица Олимпа» предшествующего Верховника, не оставив ему буквально никакого места.
Всё это чётко прослеживается в той мифологии, которую мы по привычке продолжаем называть «греческой», но которая на самом деле, и это можно сказать с большой долей уверенности, вместила в себя мифологию индоевропейскую, но совершенно догреческую или негреческую, мифологию реликтовую — неиндоевропейскую, субстратную, мифологию индоевропейских народов, оседавших в средиземноморских краях примерно в одно время с протогреческими переселенцами, мифологию народов, пришедших позже с последующими партиями протогреков и прагреков, и мифологию непосредственно греческую, которая, возможно, и была, но которую вычленить в более или менее чистом виде никому пока не удаётся. И все эти отдельные мифологии, прошедшие через «котлы» поэтов-сказителей, пользовавшихся преимущественно древнегреческим языком и сплавивших всё воедино, принято называть «греческой» или «древнегреческой» мифологией.
Итак, подлинные верховные божества были полностью оттеснены «новыми» богами, и главным среди них — Зевсом. Но в мифологию он попал, разумеется, с определённым опозданием, как и обычно бывает в таких случаях. Важно то, что боги предшествовавших народов были признаны «старыми» и оттеснены, сброшены с Олимпа.