— Ты кругом не права. Я говорю то, что думаю. И скоро я признаю, что мы обе восхитительны. Готовы биться за любовь и дружбу. Даже если эти чувства — не что иное, как продукт химических реакций в нашем мозгу шимпанзе-мутантов.
— Но что ты пытаешься сказать, Лола? Что за Максима стоит бороться? Потому что он — соль земли?
— Да, деточка, та самая соль, которую ты забыла подать с текилой.
— «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит?»
Священник закрыл свой требник, выдержал паузу и провозгласил:
— Простимся же с Ванессой, которую мы передаем в руки Господа и с которой встретимся позже в царстве избранных.
Жан-Люк представил себе руки Бога, большие, красивые, узловатые, и не смог при этом удержаться от того, чтобы не посмотреть на свои. Лапищи. На кладбище в Бельвиле он был самым высоким, но вокруг собралось столько народу, что он совершенно не рисковал быть схваченным державшимися в стороне полицейскими. Он натянул свою шкиперскую фуражку, намотал на шею шарф и прихватил непромокаемый плащ с капюшоном. Он обещал Фариду закопать как можно ближе к могиле Ванессы листок с текстом на арабском языке. Прощание с любимой. Когда Фарид устал, он пошел навестить одного старика в мечети на улице Фобур-Сен-Дени, чтобы тот написал это прощание за него. Фарид немного говорил на языке своих предков, однако не писал на нем. Жан-Люк развернул листок, чтобы полюбоваться каллиграфическим почерком. Да, определенно, Фариду нужно отправиться в плавание. Средиземное море сделает из него человека.
Фарид еще хотел, чтобы Жан-Люк открыл пошире глаза и уши. Чтобы замечал любую неприятную физиономию, любую неуместную улыбку. Не важно что, лишь бы это дало повод для мести. Жан-Люк был доволен. Фарид любил своего сиамского брата-близнеца, но в наиболее сложных ситуациях предпочитал друга Жан-Люка.
Сейчас по выражению лиц окружающих невозможно было ничего прочитать. Все выглядели удрученными. Их печальные лица резко контрастировали с яркой голубизной неба. Было девять часов утра, и солнце заливало могилы золотым светом. В этом ярком свете ослепительно блестела фиолетовая с серебром епитрахиль священника. Во всем этом была какая-то жестокая красота.
Присутствовала в основном молодежь. Для одинокой девушки у Ванессы Ринже было множество знакомых. Среди горстки людей старшего возраста выделялась супружеская чета скорее сурового, чем скорбного вида; должно быть, родители. Прямой, как палка, отец и расплывшаяся мать. «Stabat mater dolorosa…»[30] У Жан-Люка в голове вертелись обрывки латинских слов; в детстве он пел в церковном хоре и присутствовал не на одних похоронах.
Он обратил внимание на грузную матрону в застегнутом на все пуговицы плаще. Может, тетка. Плащ был вроде тех, которые носил Богарт в старых фильмах, но на нем они смотрелись лучше, чем на этой бочке. К тому же она не выглядела погруженной в себя и совиным взглядом изучала толпу. Рядом с ней стояла блондинка, похожая на ожившую рекламу скандинавского йогурта. Недурна, хотя и не накрашена и одета в мужскую куртку. Время от времени она наклонялась к Бочке и что-то шептала той на ухо. Они были похожи на Мелузину и фею Карабос.
И, конечно, там были Хлоя и Хадиджа. Хлоя принесла свою виолончель. Жан-Люк вспомнил, что видел ее у Хлои в комнате в тот день, когда нагнал на нее такого страха. У нее есть право почтить память подруги. Это была хорошая идея, смелый поступок. Легко ли избежать фальшивых нот у могилы, в которую вот-вот опустят гроб с телом безвременно ушедшей подруги? Одетая в черные брюки и пальто, из-под которого выглядывал только воротничок белой блузки, бледная, с опухшими глазами, Хлоя проявила себя как отважная девчонка.
Хадиджа была совсем другой. Безумно шикарной. Облегающий костюм, меховая шапочка и темные очки. Она прижимала к груди три белых розы. Рядом с ней стоял человек с красивым лицом, но гораздо старше ее и ненамного выше. Несомненно, хахаль, не устраивавший Фарида. Человек, который никогда не женится на своей любовнице, потому что она арабского происхождения. Или потому, что принадлежит к тому типу мужчин, которые никогда ни на ком не женятся. Поди узнай. Его рука обвивала талию Хадиджи. Сильная рука мужчины, который, может быть, и не женится, но внушает уверенность в завтрашнем дне. Он смотрел прямо перед собой, устремив взгляд в направлении зданий на улице Телеграф.
