Раздевшись догола перед зеркалом, он натянул хирургические перчатки и закрепил на теле сумку со всем необходимым. Наручники, магнитофон, кассеты, презерватив, виолончельная струна. Приготовившись открыть свою черную душу женщине, ждавшей его в гостиной, Вокс почувствовал, что сознание его ясно, как никогда. Поток нервной энергии, заключенной в выкованном им теле воина. Он на мгновение прикрыл глаза, чтобы почувствовать, как вибрирует эта сконцентрированная, готовая служить ему энергия.
Он легонько постучал по головке маленького микрофона, чтобы удостовериться, что тот работает, вышел из ванной комнаты, остановился в раскрытых дверях и увидел, как улыбка сошла с лица Кастро. Она отодвинулась к краю дивана, встала, прижалась спиной и ладонями к стене. Абсурд. Как будто стена может прогнуться.
Великолепная в своей простоте мысль осенила Вокса: обе наши симпатические нервные системы одновременно выделяют норадреналин. Но по разным причинам. Красота мгновения. Напряжение.
На деревянном подлокотнике, возле бутылки содовой, стоял стакан с виски. Она схватила стакан. Интересно, что она сделает: плеснет спиртное ему в лицо или попытается заговорить.
— Что ты вытворяешь?
Ее голос распространялся по всей комнате. Он держал себя в руках. Потом откуда-то из глубины пришло вдохновение, и он мягко сказал:
— Угадай.
— Я не люблю загадки!
— Раздевайся.
— Да что на тебя нашло?
— Я — Вокс.
— Что?
— Ты слышала.
— Если это шутка, то дурацкая. Собирай манатки и вали отсюда!
Она задыхалась, она тесно сдвинула колени, хотя еще пять минут назад была готова раздвинуть их, и все потому, что находила его красивым. Изабель Кастро, звезда эфира. Вокс почувствовал возбуждение. Давление повышается, кровь приливает, раздувает член. Из самых недр поднимается некая сила, превращающая его в острый нож.
— Кончай этот бред! Если тебе нравятся острые ощущения, можно придумать что-то получше.
— Меня устраивает.
— А! Подожди! Я должна тебе что-то сказать.
Он скрестил руки на мускулистой груди. Пусть она видит его таким: твердые бицепсы, стальной брюшной пресс, сдерживаемая энергия, готовая выплескиваться залпами, отмеренными по миллиметру. Гладкая кожа: чисто выбритые лицо, грудь, подмышки, лобок. Подождать — хорошо. Валяй, говори, ведь тебя научили, что с придурками надо разговаривать. Говорить — безразлично что, но только говорить, лишь бы выиграть время.
Он жалел лишь об одном. Уже слишком поздно, поезда по метромосту не ходят. Происходит убийство, а сотни пассажиров не имеют ни малейшего представления о том, какая сцена разыгрывается за красными драпировками. Вот такая метафора. Никто ничего не знает.
— Послушай, послушай! Я могу понять. Для меня не существует границ!
От страха ее красивый голос дрожал, но это его не портило. Голос, обретший физическое воплощение после одной передачи по телевидению. Густые светлые волосы, высокомерное лицо, все еще крепкое тело соблазнительной сорокалетней бабы.
— Люди моей профессии многому учатся, но все познать невозможно. Ум остается открытым. Для нового опыта. С тобой я согласна.
Такая же, как и другие. Ничего не поняла. Ей достаточно было бы позвать на помощь соседей. Заорать во все горло. Твердокаменные самки. Им хочется продержаться, продумать выход, приготовиться к драке или убежать. Порочный ход мыслей. Те, кто не обладают нужной информацией, должны умереть, потому что не сумели приспособиться к окружающей действительности. Теория Дарвина.
— Я тебя понимаю, правда. Лучше, чем ты думаешь.
Ее подкупающая мимика словно говорила: «Мы с тобой похожи, ведь так?» Жалкая уловка, а тем временем она отходила от дивана, по-прежнему сжимая стакан в руке.
Она его удивила. Что-то пришло ей в голову. Вместо того чтобы плеснуть виски ему в лицо, она выпила его одним глотком. Нервишки шалят, жидкость потекла по подбородку, она вытерлась свитером. Попыталась улыбнуться. Есть в ней что-то особенное. Без этого не стать тем, чем она стала. Но это не имело никакого значения. Круг замкнулся. Здесь и сейчас.
— Делай, что я тебе говорю.
— Подожди! Вообще, мне это нравится. Я всегда мечтала о мужчине, который подчинит меня.
