Квартира была выдержана в богемном стиле: слишком много ковров, растения в горшках, букеты из засушенных цветов, обилие разномастной мебели, в прошлом, должно быть, попутешествовавшей по лавкам старьевщиков, и даже легкий запах пачулей. Лола не нюхала ничего подобного уже по меньшей мере тридцать лет. Среди оригинальных рисунков, украшавших стены, была одна из работ Ринко Ямады-Дюшан. Она остановилась, чтобы рассмотреть ее. Лицеистка в форме позировала в фотостудии. Это был исток «Отаку», что-то вроде вечного начала. У врат Ада.
— А вот и та, что собирается продать свой образ дьяволу.
— Ей-богу, можно подумать, что вы досконально изучили вопрос! Может быть, и правда то, что о вас говорят.
— А что обо мне говорят?
— Что вы не такой полицейский, как другие.
— Правильно. Я больше не полицейский.
— Вы ведь друг Максима, да?
— Верно.
— И вы занимаетесь всем этим ради него?
— Тоже верно.
— Вами движут дружеские чувства. Мной тоже. В общем, наши намерения чисты, но мы находимся по разные стороны баррикад.
— Разумеется.
— Не обижайтесь, если я вела себя суховато. Это не в моем стиле. Однако то, что вы мне рассказали, потрясло меня до глубины души.
— Я не хотела расстроить вас. Простите.
— Послушайте… Прежде чем идти к Патрику и вспоминать о смерти этой бедной девушки, мне нужно чего-нибудь покурить.
Лола прошла вслед за ней в кухню. Этажерку украшал набор голубых баночек для сыпучих продуктов; но в них были только мука и сахар. Рене Кантор ловко свернула сигарету совершенной конической формы и предложила ее Лоле.
— Без меня, спасибо.
— Да?
— Но я бы не отказалась от бутылочки красного вина.
— Давай перейдем на «ты», если не возражаешь. Кот-дю-рон или мадиран?
— Начнем с мадирана.
Лола потягивала вино, предоставив Рене Кантор ее галлюцинациям.
— Ты заметила? В «Отаку» лицеистки маленькие.
— Да нет.
— Ринко предчувствовала, что должно было случиться, правда, Лола?
— Как это?
— Это Максим и Хадиджа через много лет. То есть сейчас. Она такая юная. А ему уже сорок лет.
— Но Хадиджа уже не лицеистка.
— Совсем недавно она еще ходила в лицей, совсем как Патрик. Совсем как Ванесса и Хлоя.
— Они ходили в один лицей?
— Да, в лицей «Бомарше» на улице Лафайет. Ты знаешь, Лола… мне бы очень хотелось обладать даром путешествовать во времени. Вперед, назад, вперед, назад. Так мы с Ринко когда-нибудь встретились бы. Но у меня нет никакого дара.
— Нет, нет…
— Ринко была великой женщиной.
Лола не мешала Рене Кантор кайфовать. Она налила себе еще мадирана и встала, чтобы пошарить в шкафах в поисках закуски. Ей попались оливки, и она выложила их в чашку. Женщины клевали их, как птички, а потом продавщица книг снова заговорила о своем единственном сыне Патрике.
— Может быть, полное отсутствие у него амбиций — моя вина. Мы с Родольфом не особенно следили за его успеваемостью в школе. Но со всеми этими «может быть» и «если бы» в конце концов отправляешься в далекое-далекое-далекое-далекое путешествие.
— Такое далекое?
— Сейчас Патрик проводит жизнь перед своим компьютером. Он уже даже не разрешает мне наводить порядок в его комнате. Это его вотчина. Время от времени он делает вид, что хочет стать вебмастером или я уж не знаю, кем еще. Его поколение ведет виртуальную жизнь. Может быть, наше поколение было склонно к крайностям, но мы по крайней мере жили, правда, Лола?
— Понятия не имею, я старше тебя.
— В семидесятые годы все было по-другому. Все хотели предаваться радостям, наслаждаться жизнью, идти навстречу другим и себе. Я права, Лола?
— У меня остались лишь смутные воспоминания о психоделической эре.
— Сейчас нам рассказывают о запрете порнографии на телевидении, о запрете курения, о СПИДе здесь, религиозном экстремизме там, об эскалации насилия, об индивидуализме, о нетерпимости и о смерти политики. Нынешнее время пропитано нервозностью, но жить все равно скучно.
