* * *
В распахнутую дверь ложился ромб рассеянного света, из дальних коридоров эхо приносило противный женский визг и смутные гортанные выкрики. Бардак, будто в совместной бане. Мартин подумал, что неправильно набрал номер. В сердцах захрустел суставами пальцев. Набрал другой.
– Пост номер девять? Докладывайте!
– Аппарат вызываемого абонента безвременно отключен, – ехидно ответил телефон уже знакомым голосом.
Молчаливый атлет на место советских развешивал антикварные плакаты «Za-voran», «Panzer dfine waffe!», «Danzig ist deutsch», «Adolf Hitler ist der Sleg!»… Мартин подумал, что зря психует. Захват музея свою задачу выполнил – отвлек внимание местных сил правопорядка и связал им руки. Победа куется не здесь, а на крыше Московского вокзала. Там Кортес, который не знает, что его наручные часы переведены на десять минут вперед. У Кортеса, наверняка, есть расписанный по секундам план отхода, только он запустит 2Славянскую булаву». И эти нештатные десять минут станут Кортесу поперек горла, пустят его план спасения вверх тормашками, ко всем чертям, к едрене фене. И рейхсляйтер останется один на один с поверженной европейской демократией. Старик набрал следующий номер:
– Пост номер один? Немедленно к трубке Гюнтера!
– Его уже нет среди нас, – с фальшивой трагичностью отчеканил знакомый голос. Мартин проверил по детектору лжи – правда.
– Ты тут не очень-то хозяйничай, как бы обратно вешать не пришлось, – мрачно пошутил Борман с синоптиком. Тот себе от скуки продолжал забавляться, уже вспарывал кожаную обивку дивана кирасирским палашом из экспозиции, посвященной Кутузову. – Пост номер два?
– Ну, ты достал. Тебе человеческим языком объясняют, что музей закрыт, все ушли на фиг, а ты работать мешаешь… – трубка отключилась.
Мартина пронзила жгучая догадка, что вопрос не в трофейном шнапсе. В душу, как в открытую рану, устремились спирохеты ужаса. Борман заскрипел коронками, решение он принял быстрей, чем отсекает голову злодея гильотина. Мрачно врубил мотор кресла и помчался по скупо освещенным коридорам. Чуть не врезался в 76-миллиметровую пушку образца 42-го года, потом – в макет противовоздушной обороны Ленинграда.
Со второго этажа на первый кресло прогромыхало по ступенькам, серпантиня из загашника марлевые ленты. Вороний клекот мотора отразился от мрачных сводов. Мартин еле удержался на взбешенном скакуне. Внизу ему в лицо через вышибленную дверь ударил порыв студеного воздуха. Где-то далеко навзрыд умолял не бросать его одного синоптик, и эхо садистски наслаждалось паническими нотами. Мохнатая снежинка уколола в бровь и превратилась в слезу. Кресло выкатило Мартина на загроможденную пусковыми ракетными установками площадку. Обожженные, воняющие гарью станины зенитно-ракетных комплексов третьего поколения «Точка», «Ока», «Тунгуска» и иже с ними без отправленных навстречу «Боингу» презентов выглядели сиротливо. Знакомые по парадам тягачи с насекомомордыми, плоскомордыми, бульдожьими кабинами, все в лопухах броневых щитков… Только одна вертикально нацеленная в небо алюминиево-серая, венчаемая красным карандашным носом ракета оставалась в арсенале претендента на мировое господство, и к корпусу этой ракеты была прикована женщина. Оперативно-тактический ракетный комплекс «Искандер-3» с подпольно обновленной начинкой.
Гражданин Борман, сдавайтесь! – раздался слева до ненависти знакомый по телефонному хулиганству голос, – Или мне придется отнестись к вашему почтенному возрасту без уважения.
Мартин оглянулся. От бесконечной пытки снег разделился на сыворотку и творог. Наемная рать с постыдно задранными руками сиротливо жалась к вросшей станинами в мерзлый бетон гаубице образца 39-го года, инкрустированной рифленой обзорной площадкой и выпирающими наружу поворотными шестернями. Другие гаубицы, в баранках рулей, в жабьей коже заклепок, с джиповыми бобинами лебедок, в лишаях облущившейся краски, мертво зевали в небо, лишенные артиллерийских расчетов. Сначала герр Борман увидел в упор нацеленное «шермановское» дуло. Затем по пояс высунувшегося из люка негодяя, негодяй скалил зубы в наглой усмешке.
