— В следующей деревне есть гостиница, — сказал лейтенант. — Приятное, респектабельное место. Мадам сможет там отдохнуть.
— Карл, я правда чувствую себя очень неважно…
— Глупости. Я хорошо разбираюсь в этих делах. — Грей выглядел невыносимо самодовольным. И в то же время незаметно поддерживал ее, успокаивая: — Совершенно естественный процесс не может принести тебе ни малейшего неудобства. Кобыл ведь не тошнит. Кошек не тошнит. И у женщин нет причин это делать. Я уже объяснял тебе, Аделина. На эту тему есть монография моего друга профессора Либермана, которую я почитаю тебе… Аделина, что ты делаешь?
Она вырвалась, ощупью прошла вдоль кареты и согнулась, прижав кулаки к животу. Кажется, она какое-то время не пила и не ела, но это не предотвратило отвратительный спазм.
— Я… мы вас больше не задерживаем.
Лейтенант поспешно ретировался. Казалось, все мушкетеры — и люди, и кони — были рады покинуть место действия. Копыта застучали по дороге. Но Грей все еще оставался баварцем:
— Аделина, если ты сосредоточишься, тебя не будет тошнить. Думай о чем-нибудь другом. — Он прикрывал ее от чужих взглядов и крепко держал, потому что она уже не могла стоять.
— Лисенок, это было чертовски убедительное представление. — Эйдриан явно устал. Он тоже говорил по-немецки.
Они благоразумны. Модуляция языка распространяется дальше, чем слова. Один из жандармов мог задержаться и услышать перемену в их голосах, если б они заговорили по-французски.
— Не ядом же мы ее поили. Эйдриан, дай мне… Хорошо. — Грей похлопал ее по лицу влажной салфеткой, — Все?
Она кивнула. Не потому, что ей было трудно говорить по-немецки. Она просто хотела умереть.
— Выпей это. — Грей что-то поднес к ее губам.
Нет! Она выбила стакан из его руки, услышав, как он упал на землю. Она слишком ослабела, чтобы бежать. Она могла только прислониться к карете и закрыть рот ладонью.
— Черт побери, Анник, там была просто вода.
Эйдриан, как всегда, лениво усмехнулся:
— Он говорит правду. Вся местность кишит вооруженными французами. Мы не можем загромождать карету бессознательными женщинами.
— Он не пытается тебя опоить, — сказал Дойл с козел.
— Он предоставляет это вам, герр Дойл. Вы сволочь, паршивая собака и предатель, вот вы кто! — Немецкий — прекрасный язык для ругательств.
— Нет, мисс, красивая молодая леди вроде тебя не должна знать таких слов, а тем более выражаться. Ну парни, вы собираетесь толпиться вокруг нее и болтать целый час? Сообщите мне, тогда я распрягу лошадей.
— Мы едем. — Грей снова перешел на французский. — Эйдриан, садись в карету, пока не упал.
— Всегда повинуюсь твоим приказам, о высокопоставленный.
— Анник… — Грей сжал ее пальцы вокруг чашки. Она была тяжелей и холодной. — Это вода. Просто вода. Конечно, у вас нет оснований мне верить, но я хочу, чтобы вы ее выпили.
Она совершенно беспомощна. А они такие умные. Эти трое, решительные, опытные, безжалостные. Грей самый опасный из них. Он заставил ее поверить, что хочет быть добрым. Каждую минуту ей приходилось бороться и напоминать себе, что он ее враг. Иногда он, возможно, и сам забывал это. Но победителю намного легче игнорировать реальность.
— Я все равно должна пить. У меня нет выбора.
В чашке была чистая вода, без привкуса, если не считать металла фляжки. И она выпила. Его рука на ее щеке — как упавший на нее цветок.
— Первый раз, когда я дал вам наркотик, это было неправильно. Мне следовало вам сказать. Позволить бороться со мной. Я сделал ошибку.
Мягкое прикосновение. Он уже делал это раньше. Воспоминания, как пузырьки, начали подниматься из глубины сознания.
— Я помню. Я лежала на одеяле рядом с вами. Хотела прикоснуться. Хотела…
— Пора ехать.
Но Анник помнила.
— Что я делала, когда спала? Что я делала с вами?
— Все это вам снилось. Иногда наркотики так действуют на женщин. Это ничего не значит.
А сны, жар, страсть и бесстыдство? Под действием наркотиков она становится шлюхой, когда спит. Даже тело предавало ее и толкало к англичанину. Это несправедливо.
— Я помню. Кое-что. — Его рука скользнула ей в волосы и остановила ее.
— Ничего не случилось. Если бы мы что-то делали, я бы вам сказал.
