Глеб взял Семенову за руку и уверенно пошел по длинной галерее, будто он, наконец, вспомнил, куда нужно идти. В галерее стояли рыцарские доспехи, и под ними было написано, что все они из XIII века.
— Это когда Роджер Бэкон, — сказал Глеб. — Слыхала про Бэкона?
— Нет, не слыхала. Ты меня уже второй раз спрашиваешь, а я не виновата, если нам не рассказывали. Зато ты не знаешь, как зовут Гулливера.
— Так и зовут — Гулливер. Как же еще? В стране лилипутов.
— Эх ты, читал, а не знаешь. Это фамилия Гулливер, а зовут его Лемюэль. Все читали, а никто не помнит.
— Я давно читал, — сказал Глеб, но все равно ему стало стыдно, что он забыл.
Рядом с доспехами в специальных витринах под стеклом помещались старинные пистолеты, шляпы с перьями, а в одной даже лежал карандаш, весь изгрызенный великим полководцем. За рыцарями снова пошли картины, и около одной Семенова вдруг остановилась и положила руки себе на плечи — крест-накрест, словно ей стало холодно.
— Как мне нравится! — сказала она.
На картине была нарисована очень плохая погода, а снизу на табличке написано «Дожди» и еще ниже что-то не по-русски.
— А это что? — спросил Глеб.
— Это то же самое — дожди, только по-английски.
— А ты знаешь английский?
Глеб спросил и тут же сам испугался — вдруг она скажет, что знает, и тогда нужно будет спрашивать уже и дальше — про письмо и про все остальное, про что и думать-то не получалось, не то что сказать словами.
— Нет, — сказала Семенова и ужасно покраснела. — Это я так просто догадалась. Может, это совсем другое.
— Ясное дело, откуда же тебе знать, — сказал Глеб и тоже покраснел. — Мы же учим немецкий.
Дальше они пошли молча и теперь уже часто останавливались у картин, которые им нравились. Больше всего они простояли у картины с японцем. Она была просто невероятно до чего красива, хотя ничего особенного там не происходило — просто сидит японец и думает свои японские мысли.
— Все-таки жалко, что мы не нашли остальных, — сказал Глеб, когда они выходили из музея. — Дина Борисовна бы нам все рассказала. Знаешь, как она рассказывает. Она ужасно переживает за всех людей, даже за тех, которых не знает, даже из тринадцатого века. Ее очень интересно слушать — сам начинаешь за все переживать.
— Да, — сказала Семенова, — и у нас сосед такой же. Пирогов. Он вчера читал какую-то книгу и все вскрикивал. Я посмотрела — там про туземцев на острове Пасхи. Ведь он уже старый и никогда на этот остров не поедет — какое ему дело, а вот читает и вскрикивает. Его тоже интересно слушать.
— Да, бывают такие.
Они стояли на верхних ступеньках и щурились, привыкая к солнцу на улице.
Внизу гулял детский сад.
Напротив, рядом с магазином, продавали капусту, такую фиолетовую, будто она плавала в чернилах. Потом из подворотни выехал грузовик и понесся по улице, а проволочные ящики для бутылок бились в его кузове и звенели хуже будильников. Когда он проехал, стало слышно, что в небе гудит самолет, и дети внизу задрали головы и так, глядя в небо, побрели кто куда, волоча ноги и тыкаясь в прохожих.
— Ну что, — сказал Глеб. — Пора домой.
— Нет, — быстро сказала Семенова. — Видишь, сейчас будет дождь Надо его переждать.
— Откуда же дождь?
— Конечно, будет. Давай забежим в тир. Это совсем рядом, здесь за углом.
Они пришли в тир и выстрелили каждый по пять раз. Глеб целился очень долго, но попал только в самое легкое — в гуся. Зато Семенова попала все пять раз. Стреляла она здорово, — теперь понятно, почему ей понадобилось идти в тир.
— Ну все, — сказала она, выходя. — Теперь можно и домой.
— Нет, — сказал Глеб, — дождь ведь еще не прошел. Сейчас только начнется. Нужно где-нибудь спрятаться.
— А где?
— Давай в кино, в хронику. У меня еще есть рубль.
В хронике контролеры были отменены — стоял ящик для билетов, а рядом с ним сидела белая кошка с грязным носом и следила за входившими недоверчивыми глазами.
Когда Глеб и Семенова сели на свои места, свет уже начал гаснуть и последние зрители перебегали по проходу, пригнувшись, как разведчики.
— Семенова, — тихо спросил Глеб, — ты правда не знаешь английского?
— Немножко знаю, — прошептала Семенова.
