— Какая еще пуговица?
— На пальто. Я сегодня пришивал на пальто новую пуговицу и подумал: «Вот новая пуговица; еще ничего на свете не видала, то-то удивится на улице».
— Да-да, — сказала Дина Борисовна. — Пуговица смотрела-смотрела, и было столько впечатлений, что она чуть не оторвалась к концу дня и еле висела на одной нитке.
— Тогда и деревья опрокинутые можно. Будто пуговицу повертели, и она увидела все вверх ногами.
Начать решили с пустых утренних трамваев, которые снял со своего балкона Дергачев; и потом поливалки на улице, и школа — все отлично приклеивалось одно к другому. Глеб обрадовался этому, наверно, больше всех — ему до сих пор казалось, что опять у них все сорвется и, главное, у Дины Борисовны, а теперь он был так рад и горд — будто он сам придумал такой замечательный сюжет.
— Какой фильм получится — просто прелесть, — зажмурясь, сказала Дина Борисовна. — Только бы успеть, а то времени у нас всего ничего.
Глебу дали резать пленку, Косминский писал названия и прицеплял их к каждому кусочку, а Басманцев все склеивал в таком порядке, как говорила Дина Борисовна. Пока они работали, пришел еще Дергачев и попросился помогать, но ему не дали.
— Дина Борисовна, — сказал он. — Вот я прочел эту книгу. Спасибо.
— Ну что, понравилось тебе?
— Да, очень понравилось. Я ее за три дня прочел — не мог оторваться. Так интересно, и переживаешь здорово, а кого нужно убить — непонятно. Все вроде хорошие.
— Вот видишь, вот видишь, — сказала Дина Борисовна.
— Да, вижу. Только я еще хотел вам сказать — можно?
— Ну конечно, давай. Выкладывай все свои мысли.
— Нет, я уже не мысли. Можно я пересниму свою пленку? Мне сегодня одна вещь больше понравилась — я хочу теперь ее снять вместо трамваев.
— Ну вот, — воскликнула Дина Борисовна, — я так и знала, что кто-нибудь передумает! Разве ты не знаешь, что мы и так опаздываем.
— Знаю, только я быстренько — хоть сейчас. Вы же сами говорили, что нужно самое лучшее.
— Но у тебя такие красивые трамваи, и когда поворачивают, у них солнце бьет из окон. Мы их уже вклеили первым кадром.
— Нет, а есть еще лучше. Я видел.
— Ну хорошо, расскажи, что ты видел.
— Я ехал в автобусе и смотрел через верхнее стекло — мне это страшно понравилось. Сначала видны провода и светофоры, а выше дома — все дома нашей улицы, а я их не мог узнать, будто попал в другой город. Можно, я вот так сниму — через верхнее стекло.
— Да они закопченные всегда, — сказал Глеб. — Через них ничего не видно. Разве только солнечное затмение.
— Нет, бывают и чистые.
— Дина Борисовна, что дальше клеить? — спросил Басманцев.
— Подожди, Федя, тут Дергачев хочет переснимать.
— Да мало ли что он хочет! Работали, работали, и вдруг является. Что ж нам теперь его одного ждать, да?
— А я не один, — сказал Дергачев. — Нас там много. За дверью.
Он подошел к двери, открыл ее, и в кабинет, прячась друг за друга, вошли Свиристелкин, Сумкина и еще несколько человек.
— Ну, — грозно сказал Басманцев, — и вы тоже?
— А я хотела и не виновата, и Глеб тоже видел; мы только приготовились, а потом пришла мама, и Тобика я специально купала, — быстро заговорила Сумкина. — А маму я, конечно, больше люблю, пусть не думают, только она для меня все делает, а я для нее ничего…
— Да подожди ты со своим Тобиком, — сказал Дергачев. — Дина Борисовна, мы же не виноваты, что сначала нравилось одно, а теперь уже другое. Можно, мы переделаем?
Дина Борисовна молчала и глядела в сторону, на блестящий шарик прибора, будто хотела рассмотреть положительный заряд внутри него.
— Ну что, смеялись? — прошептал Свиристелкин.
— Когда? — спросил Глеб.
— Когда она с бородатым. Это я снимал.
— Так это ты. Да, здорово смеялись. Прямо катались от смеха.
— И вот опять я чего-то не додумала, — сказала Дина Борисовна. — Конечно, с каждым днем вам будут нравиться все новые и новые вещи — с этим уже ничего не поделаешь. Вот сейчас я вам разрешу, а завтра вы опять придете и скажете, что вам еще что-то понравилось, что тогда?
— Нет, мы не придем.
— Нам больше уже ничего не понравится.
— Ничего в жизни? Плохо тогда вам придется.
— Ну не в жизни, а еще не скоро.
