— Вить, а почему порталы?
— Альехо сказал. Не объяснил, просто сказал, чтоб я папку такую завёл и туда складывал снимки, которые мне покажутся — для неё. Вот я и складываю. Может, ты объяснишь?
— Я?
— А вот, посмотри.
Он открыл ещё одну фотографию.
— Ой… Это же ты сегодня! Как…
— Получилось, да?
— Очень!
— А знаешь, почему снял? Ты туда смотрела.
… На фоне размытой кирпичной стены переплелись ветки с нежными точками крошечных листьев. И в мешанине тонких суставчиков, почек и острых листов вдруг — явственно видимый центр, куда взгляд направлялся, будто его подталкивали. И, нащупав ранее невидимое, увязал в зелёном туннеле — не оторвать, не отвести…
— Я даже не помню.
— А ты болтала что-то, смеялась. А потом вдруг замолчала, и лицо стало такое… сонное немножко. Я сразу повернул фотик по направлению взгляда и снял. А потом уже сам посмотрел.
— Увидел?
— Знаешь, нет! Увидел потом, когда скидывал. Ты на кухне крутилась, с ужином. Кстати, спасибо тебе за ужин, девочка моя.
Все картинки, увиденные и нет, вылетели у Аглаи из головы. Она судорожно вздохнула. Девочка. Она его девочка…
— Тебе, правда, понравилось?
— Очень вкусно.
— Я буду… могу, в смысле, я могу тебе иногда готовить.
— Сразу видно, не москвичка! — поддразнил он её и боднул головой в живот. Она засмеялась счастливо.
— Пойдём, — он тыкался лицом под сваливающуюся простыню, и руки уже не просто придерживали её на коленях, — пойдём, ну их, картинки. Тебе же утром рано уходить.
— Сейчас, подожди, ещё две посмотрю, нет три, — смеясь, перегнулась через голую спину и под его рычание, двинула мышкой.
………
— Вить. Витя… Я кажется, открыла не то. Это. Это она, да?
Витька выпутался из простыни и посмотрел на экран. Круглое лицо с широкими скулами ответило улыбкой раскрытых карих глаз. Пушистые волосы ореолом разбросаны за края кадра.
— Как она здесь? Я же убрал, убирал, то есть.
— А для меня нашлась. Как нарочно. Она — твоя девочка, так?
— Аглая…
— Нестрашно, — говорила храбро, держа руку на тёплой пластмассе, но голос задрожал и сорвался, — я сама виновата, влюбилась, как дура последняя.
— Не надо так.
— А как надо? Я не знаю, как надо. Я только вот люблю тебя. А ты не можешь и потому не ответил. Потому что она, вот такая.
И добавила шёпотом, сползая с его колен:
— Красивая очень.
— Аглая!
Витька повис на стуле, глядя, как прошлёпала к постели, потеряв по дороге его растоптанный тапок, и повалилась навзничь, лицом в подушку. Простыня распласталась по полу белым языком.
Стало слышно, как ворочается за окном огромный город, вскрикивает гудками машин, мяукает сигнализацией, грохает издалека подъёмными кранами, и где-то рядом, может быть, в весеннем ночном дворе — пиликает перепутанной музыкой.
Он не пошёл утешать. Заговорил, и шум города вернулся на своё место, за плотную штору.
— Аглая. Я могу тебе всё рассказать. Вообще всё. Если ты меня после этого бросишь или сдашь в психушку, делай. Но я не злодей и не псих. И никому до сих пор я не рассказывал, даже Альехо. Ты будешь первая.
— А она?
— Её нет. Вообще нет в этом мире. Может быть, папка со снимками — всё, что осталось от этого человека.
Аглая приподняла голову от подушки. Нахмурилась, чтобы скрыть метнувшуюся внутри радость, мысленно топнула на неё ногой.
— Она… умерла?
— Нет же! Давай так. Я просто расскажу тебе. Всё расскажу.
— Хорошо, — Аглая села и снова замоталась в простыню, — хочешь, сварю кофе?
Витька встал из-за компа и натянул на себя старые спортивные штаны, висевшие на спинке стула. Стал похож на маскарадного японца с разрисованным татуировкой торсом.
— Придется. Рассказывать — долго. Только знай, — он поднял руку, — в психушку сам не сдамся, буду драться!
— Принято.
— И тебя не отпущу, если соберёшься от меня убежать!
Вставая, она завернула простыню под мышками и туго затянула концы. Засмеялась счастливо.
— А что сделаешь, если соберусь? — спросила, проходя в коридор. И споткнулась, услышав одно слово в спину:
— Свяжу…
