Сейчас, не садясь, посмотрел на завёрнутую в простыню Аглаю, стоящую у газовой плиты. Она держала за длинную ручку замурзанную турку, а другой рукой поправляла на себе простыню, потом — волосы, падающие из-за уха. Убирала их, и становился виден нос с горбинкой и изогнутые губы.
Витька дождался, когда зашипит над туркой коричневая пенка и кофе уляжется в старые фарфоровые чашки в виде белых цветков лотоса, — он пил обычно из кружки, но Аглая выбрала эти и поставила, протерев полотенцем. Открыл навесной шкафчик.
— Ты не против? — вынул длинную свечу, завёрнутую в газетную трубку, и блюдечко с наплывами парафина. Аглая, усевшись на лавку, улыбнулась и кивнула, снова уронив заправленную за ухо гладкую прядку. В тихих глазах стоял покой, почти счастье. Витька, капая на блюдце горячие капли парафина и выпрямляя длинный столбик свечи с незаметным огоньком, подумал с раскаянием: она так рада сидеть тут, ночью, да ещё и при свете свечи. А он станет рассказывать ей мрачные, нехорошие вещи, большую часть которых так и не сумел понять до конца, хотя пережил сам.
Идя к выключателю у двери, попробовал увидеть привычную кухню глазами девушки, у которой впереди бесконечная ночь с любимым. Это он — её любимый…
Глазами Аглаи кухня была хороша. Полна тихого уюта и старых вещей, без злого блеска новейшей кухонной утвари, похожей больше на запчасти космического корабля. Витька надеялся, что ей это нравится. Но если не нравится — он купит новую мойку, комбайн, гремящую и воющую кофемолку. И что там ещё. Да что захочет. Вот только — она его любит. А он?
Тихо щёлкнул выключатель, и лицо Аглаи упало в шевелящийся сумрак живого огня, изменяясь. Светлый подбородок и тёмные ямы, скрывающие глаза, белые полосы рук, подпирающих скулы.
Витька сел на деревянный большой табурет — его любил Стёпка и, приходя, сразу падал на него со вздохом, облокачивался на стол и начинал рассказывать, поворачиваясь за Витькой вместе с табуретом, теперь линолеум весь во вмятинах, а сколько ругал он его, но Степан надувался и даже в комнату к компьютеру шёл, с пыхтением таща табурет за собой. Витька рвался другу его подарить с условием, чтоб Степан ходил с ним по улицам, если такая большая любовь. Стёпка от подарка отказался, посулив, что он его и так усидит до самого пола. Но вот уехал, стервец. А ещё сидела Тина Тин, певичка Танечка, завоевавшая столицу, но так и не сумевшая разлюбить рыжего Степана. Ну и девочки всякие были. Хорошо, что недолго.
Ночной мрак подходил и отступал, следя за движениями огненного хвостика на толстом полупрозрачном стебле. Чашки ожили, шевелили вылепленными из фарфора лепестками, казалось, сейчас раскроются, и кофе, тёмной стенкой стоящий за белым фарфором, выплеснется на жёлтую столешницу. Витька взял чашку обеими ладонями, чтоб фарфоровый цветок не раскрылся. Вспомнил, как пил кофе у безымянного мастера татуировок, а на коленях сидел тяжёлый мягкий кот, мурлыкал. Там, за шкафом, он нашёл свою судьбу. Девочку с чёрными прямыми волосами, падающими на одно плечо, девочку с татуировкой-змеёй через всю спину, грудь, живот, плечи и бёдра…
Темнота позади него наполнялась тенями. Они всё прибывали, толпились молча, призрачно дыша, от чего пламя свечи колыхалось. Ждали. Витька заглянул в прошлое, такое недавнее, переполненное разными людьми и событиями. И испугался, поместятся ли они в небольшой темноте его кухни.
Но напротив сидела молодая женщина, которая полчаса назад отдала ему себя, целиком, вместе с душой и сердцем. Мешала ложечкой сахар в чашке, приподнимая прямые плечи. И угловато красивое тело её было красиво завёрнуто в белую ткань. Так, будто всю жизнь ходила в таком вот, вместо настоящей одежды, купленной в маленьких бутиках или на распродажах. Ждала. Он привел её сюда — слушать нелёгкий рассказ, и она пошла, потому что он — её мужчина.
Отхлёбывая кофе и глядя в её глаза, понял: места в кухне хватит для всех его воспоминаний, мыслей, догадок и вопросов, потому что она ждет не просто рассказа, а подставляет ему эти прямые, чуть поднятые худые плечи. Чтобы помочь.
