"Отчего?" - "Не можно; у меня уж такой нрав: что скину, то пропью". |
And indeed, the young fellow had not had a cap for a long time, nor a belt to his caftan, nor an embroidered neckerchief: all had gone the proper road. | А шапки уж давно не было на молодце, ни пояса на кафтане, ни шитого платка; все пошло куда следует. |
The throng increased; more folk joined the dancer: and it was impossible to observe without emotion how all yielded to the impulse of the dance, the freest, the wildest, the world has ever seen, still called from its mighty originators, the Kosachka. | Толпа росла; к танцующим приставали другие, и нельзя было видеть без внутреннего движенья, как все отдирало танец самый вольный, самый бешеный, какой только видел когда-либо свет и который, по своим мощным изобретателям, назван козачком. |
"Oh, if I had no horse to hold," exclaimed Taras, "I would join the dance myself." | - Эх, если бы не конь! - вскрикнул Тарас, -пустился бы, право, пустился бы сам в танец! |
Meanwhile there began to appear among the throng men who were respected for their prowess throughout all the Setch-old greyheads who had been leaders more than once. | А между тем в народе стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами. |
Taras soon found a number of familiar faces. | Тарас скоро встретил множество знакомых лиц. |
Ostap and Andrii heard nothing but greetings. | Остап и Андрий слышали только приветствия: |
"Ah, it is you, Petcheritza! | "А, это ты, Печерица! |
Good day, Kozolup!"-"Whence has God brought you, Taras?"-"How did you come here, Doloto? | Здравствуй, Козолуп!" - "Откуда бог несет тебя, Тарас?" - "Ты как сюда зашел, Долото?" - |
Health to you, Kirdyaga! | "Здорово, Кирдяга! |
Hail to you, Gustui! | Здорово, Густый! |
Did I ever think of seeing you, Remen?" | Думал ли я видеть тебя, Ремень?" |
And these heroes, gathered from all the roving population of Eastern Russia, kissed each other and began to ask questions. | И витязи, собравшиеся со всего разгульного мира восточной России, целовались взаимно; и тут понеслись вопросы: |
"But what has become of Kasyan? | "А что Касьян? |
Where is Borodavka? and Koloper? and Pidsuitok?" | Что Бородавка? Что Колопер? Что Пидсышок?" |
And in reply, Taras Bulba learned that Borodavka had been hung at Tolopan, that Koloper had been flayed alive at Kizikirmen, that Pidsuitok's head had been salted and sent in a cask to Constantinople. | И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в Толопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирменом, что Пидсышкова голова посолена в бочке и отправлена в самый Царьград. |
Old Bulba hung his head and said thoughtfully, | Понурил голову старый Бульба и раздумчиво говорил: |
"They were good Cossacks." | "Добрые были козаки!" |
CHAPTER III | III |
Taras Bulba and his sons had been in the Setch about a week. | Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. |
Ostap and Andrii occupied themselves but little with the science of war. | Остап и Андрий мало занимались военною школою. |
The Setch was not fond of wasting time in warlike exercises. The young generation learned these by experience alone, in the very heat of battles, which were therefore incessant. | Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были почти беспрерывны. |
The Cossacks thought it a nuisance to fill up the intervals of this instruction with any kind of drill, except perhaps shooting at a mark, and on rare occasions with horse-racing and wild-beast hunts on the steppes and in the forests. All the rest of the time was devoted to revelry-a sign of the wide diffusion of moral liberty. | Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; все прочее время отдавалось гульбе - признаку широкого размета душевной воли. |
The whole of the Setch presented an unusual scene: it was one unbroken revel; a ball noisily begun, which had no end. |