Десять дней. Как они отразятся в памяти того, кто придёт после меня, и отразятся ли вообще? Спросит, к примеру, дядя Петро: «Что ты там, парень, за схему оставил в вагончике?», а он – ни уха ни рыла. Я ведь не помнил, как утром ходил в магазин за молоком в день моего появления в этом времени.
Я сел на скамейку возле дома, где жил Сашка Жохарь, и задумался. Да, был в этом моменте скрытый подвох. То, что со мной произошло, мало похоже на рокировку. Честно говоря, оно вообще ни на что не похоже. Складывается впечатление, что кто-то большой, сильный и всемогущий отмотал назад колесо времени и отбросил меня в прошлое, забыв при этом стереть память о будущем. К этой мысли я приходил не раз. И каждый раз отметал, как нечто, не стоящее внимания. Слишком много ляпов и нестыковок содержала в себе теория попаданства, чтобы принять её за рабочую версию. То, что я не помню момент своей физической смерти, нивелировало все остальные выкладки. Ведь так не должно быть.
«А как? – поднялся со дна души ехидный вопрос. – Как должно быть?»
«Ну, не знаю, – засуетился разум. – Когда умирала бабушка Паша, она до последнего звала Пимовну. Так и застыла с ее именем на устах…»
– Чё это ты тут расселся?!
Нога, обутая в новенький ботас, небрежно поддела подошву моей сандалии. Естественно, это Жох, кто же ещё? Стоит себе, ухмыляется. В раскосых глазах прыгают бесенята.
Сашка был независимым человеком. Его не пороли ремнём, не напрягали с учёбой, не припахивали на домашних работах. Своим личным временем он распоряжался по своему усмотрению. Хочет – учит уроки, не хочет – идёт гулять. С появлением в их семье косоглазого болгарчонка, у дядьки Трофима и тётки Натальи на младшего сына просто не стало хватать времени. Накормлен, одет – и ладно.
Этим Сашка и пользовался. Он рано начал курить, попробовал вина, а пиво употреблял, как я лимонад. Бабушки с нашей улицы называли его «фулюганом», по которому плачет тюрьма, родители запрещали не то что дружить, а вообще с ним общаться, а пацаны немного побаивались, как нечто необъяснимое. Жохарь знал о своём статусе, ведь дурная молва действенней хорошей рекламы. Был он ехиден, насмешлив, высокомерен и всем раздавал обидные клички, которые всегда приживались. Это с его лёгкой руки Витя Григорьев стал Казией, я – сначала Петрушкой, потом Пятой, а Лёха Корытько – Хохлом. А так по большому счёту Жохарь был пацаном адекватным. Если и заедался, то только когда выпьет. Вот и сейчас, лизнул, наверное, на поминках красненького.
Ради будущей дружбы я не стал начищать Сашке хлебальник, а молча поднялся и зашагал прочь. Но не просто так зашагал. Памятуя о его подлой натуре, держал правую руку опущенной вдоль бедра. Знал, что будущий друг не удержится, чтобы не отпустить мне подсрачник.
Так оно и случилось. Я поймал его ногу в самый интересный момент и немного попридержал на весу. Чтобы сохранить равновесие, Жох стал мелко подпрыгивать, неистово матюкаясь.
Может, тюрьма по нему и плакала, да только напрасно. После восьмого класса Сашка поступил в ПТУ, выучился на сварщика и уехал на Север прокладывать трубопроводы. Вернувшись в родной город, построил большой дом, чем-то напоминавший казарму. Вдоль внешней стены – неширокий сквозной коридор, а направо – череда разнокалиберных комнат за одинаковыми дверьми. С женой тоже сложилось. Принесла ему Танька двух пацанов. Оба выросли, вышли в люди, обзавелись семьями. В общем, по состоянию на новогоднюю ночь моей настоящей жизни, Жохарево потомство пошло на второй десяток.
Звонил он мне, поздравлял, справлялся, кого из сверстников спровадили на тот свет, кто ещё потихоньку коптит, на месте ли отчий дом. Грозился навестить по весне, чтобы вместе рвануть по «местам боевой славы». Да что-то опять у него не срослось. Почками занедужил, на операцию лёг.
Я смотрел в Сашкины бесстыжие зенки, силился в них увидеть дородного лысого деда в больших роговых очках, но не нашел ни малейшего сходства. Что ж, будем учить. Я отвёл его ногу в сторону, чтобы он встал поудобнее, и отпустил.
– Вот тебе, падла, за дурные намерения!
