– Привалило работы! И дёрнул же чёрт Ваську-крановщика лишку ковшом зацепить! С одной стороны, полувагон глубокий, дна из кабины не видно, а с другой – опытный работяга, пора бы уже и руками слышать нагрузку на рычагах. – Около нашего островка провожатый затормозил. – Мне дальше нельзя. Начальство сказало, что будет теперь строго присматривать. Слышь, Кулибин, не детское это дело, но больше просить некого. Отнёс бы ты бутылку Ваньке Погребняку, не в службу, а в дружбу, а? Зойка тебя не будет ругать: дитё есть дитё. Сказали ему отнести, он и отнёс…
– Что я, не понимаю? Давайте, схожу передам.
– Вот молодчага! Ну, Сашка, уважил! – Пётр Васильевич достал из штанины бутылку «Столичной» и плотный комок мелочи, аккуратно завёрнутой в мятый бумажный рубль. – Смотри сдачу не потеряй!
Дядьку Ваньку я не узнал. Он сидел между двумя сыновьями, откинув исхудавшее тело на деревянный забор. Как его искорёжило за время недолгой болезни! Пиджак, надетый поверх пижамы, сидел на плечах, как на вешалке. А ведь пару недель назад он не сходился на животе.
– Что тебе? – с недобрым прищуром спросил Валерка и сдвинул меха.
Услышав его голос, дядька Ванька приподнял голову и уставился на меня провалами глазниц. Там, в глубине, упрямо тлели зрачки.
– Вот, – достал я из-за пояса злополучную водку, – и сдача ещё, рубль девяносто три. Петро со смолы просил передать. Сам он не может. Кран у них с рельсов упал, полная железка начальства.
Никто не спешил вставать брать у меня бутылку или хотя бы откликнуться словом. Младшие Погребняки смотрели на старшего, который давился приступом боли. Я это понял по скрипу зубов и натянувшейся коже на скулах.
– Плохо тебе, па? – спросил самый старший, Витька, худой кадыкастый пацан, почти уже парубок. – Может, за лекарством сходить?
– Сидеть! – оборвал его дядька Ванька. – Отпустило уже. Чей это мальчонка?
– Деда Дранёва внук.
В измученных болезнью глазах вспыхнула искорка узнавания.
– Сашка?! А я тебя, брат, не узнал. Совсем уже взрослым стал! Садись рядом с нами на брёвнышко, послушай, как Валерка играет, а водку поставь под скамейку… Давай, сынок, «Дунайские волны».
Баян был тот же самый, чёрно-белый с логотипом «Донбасс» и мехами благородного бордового цвета. На кнопках правой руки тускло отсвечивали заклёпки. Дядьке Ваньке вручили его в Доме культуры на празднике урожая за третье место по итогам страды.
Валерка порвёт этот инструмент в Батуми на проспекте Руставели, 53, в общежитии мореходки, где будет учиться на судового механика. Если, конечно, снова туда поступит.
Уйти было неудобно, сидеть – как-то не в жилу. Дело не в дядьке Ваньке. Не такой уж он страшный, если как следует присмотреться. Просто со старшими его сыновьями я, мягко говоря, не сошёлся характерами. Высокомерными они были, злопамятными. Витька уже в десятый класс перешёл, а до сих пор помнит «позорный» гол, который я пропустил года четыре назад, и больше в свою команду меня не берёт, ставит в ворота Таньку Родионову. Баянист со мной не здоровается. Видел его пару раз после своего воскрешения – нос кверху и мимо. Мы, кажется, опять поругались. А когда, по какому поводу – вопрос не ко мне. Если вспомнить, по-разному было.
Валерка в душе Чапай, среди сверстников – Петька. Ни капли авторитета. А натура требует выхода. Сбил он вокруг себя уличную малышню, самоназначился атаманом. Я в его кодле был человеком непостоянным. Раза четыре в месяц меня изгоняли. Играем, скажем, в дыр-дыр. Это такой мини-футбол, только площадка маленькая и вместо ворот – камни. У сильной команды они шириной в четыре ступни, у слабой такие, что мяч еле-еле по центру протиснется. Все игроки полевые, вратарей нет. Правила тоже просты: три угловых – пенальти, рука в площади ворот – тоже. Пенальтист становился в трёх шагах от ворот спиной к створу и бил пяткой. Бывало, попадал.
Короче, играем. Атаман упал на жопу, перекатился на спину и поднятой ногой случайно ковырнул по мячику. Тот полетел хрен знает куда, а Валерка орёт, что он «через себя» забил.
– Да не было гола, – говорю.
– Нет, был! В прошлый раз, согласен, не было, впритирку со штангой прошёл, а в этот раз точно был!
