В течение тех тридцати дней он часто играл с приятелями в карамболяж. Они пили дешёвое вино и праздновали летние каникулы. Мальчик целые дни напролёт читал библиотечные книги, которыми его снабжал друг. Среди них было несколько хороших и очень много плохих, однако потом никогда уже чтение само по себе не было таким прекрасным занятием — тихим и ясным.
На тридцатый день отец разыскал мальчика. Он ворвался в подвал, и они молча смотрели друг на друга.
Родители очень за него тревожились и даже заявили в полицию об его исчезновении.
Отец ничего не сказал, и у мальчика навернулись на глаза слёзы. В это слезливое мгновение мальчик вспомнил одну сцену, когда ему было одиннадцать лет и он ещё ходил в гимназию в Швабинге. На уроке физкультуры они бегали на тысячу метров, и мальчик медленно тащился себе по дорожке, поскольку на турнике, на брусьях и на дистанции тысяча метров у него всегда был низший балл, — и ему было скучно, тяжело и даже страшно выполнять именно эти задания: в них не было ничего от игры, поэтому у него в табеле по физкультуре стояла средняя тройка, что глубоко огорчало отца Спортивные занятия проходили в небольшом заасфальтированном дворе, и бег на тысячу метров означал, что надо было сделать тридцать унылых кругов вокруг широкого каменного источника который во время игры в футбол приходилось обводить с мячом И тут мальчик внезапно заметил своего отца тот стоял под аркой рядом с учителем физкультуры. Мальчик бежал самым последним, но тут он подтянулся и побежал так, что в лёгких стало горячо. Он обогнал многих одноклассников, опешивших от этого, и едва не пришёл к финишу первым. У него всё болело, но он был счастлив, очень счастлив оттого, что его отец был счастлив и горд за него и даже метнул в сторону учителя физкультуры уничтожающий взгляд, а мальчик сделал вид, что заметил отца только сейчас, подошёл к нему и получил от него похвалу.
Многим людям приходится в какой-то момент делать выбор между достоинством и удобством. Сразу видно, в пользу чего он решает. Отец решил в пользу того и другого, такое случается не так часто, и когда они стояли друг против друга в том тёмном, тёплом, душном подвале, они потеряли дар речи, но было ясно, что они никогда не смогли бы возненавидеть друг друга С трагическими фигурами такого не происходит.
В течение следующих двух недель в родительском доме царил почти что мир.
Не было мыслей ни об убийстве, ни о самоубийстве, и мальчик даже влюбился в глупую хорошенькую девушку, жившую неподалёку.
в которой Хаген избавляется от одного испытания, совершает налёт на супермаркет, укрывается в садовом домике, думает, что умирает, и вволю бредит (В алфавитном порядке.)
Со вчерашнего дня я вижу на улицах сплошных покойников, безжизненные тела с неодушевлёнными рожами.
Это напоминает мне замечательное творение Ромероса — кинотрилогию о зомби, в своё время я посмотрел её в кинотеатре и после этого стал подозрителен к любому прохожему, на всякий случай держась от них от всех подальше. То было три великолепных фильма, полных поэзии, и самое острое в них — пренебрежение цензурой.
Запах формалина висел на мне и на третий день. Всё происходило словно бы в некрополе. Гробовые архитекторы потрудились на славу. Ночь я провёл в кустах. Было довольно тепло. В этих же кустах остался погребённым мой дурной сон. К счастью, по пробуждении я его забыл. Сны, которые я не могу вспомнить, второй раз ко мне уже никогда не возвращаются. По крайней мере, до последнего времени было именно так.
Наутро кашель немного поутих. Зато поднялась температура. Мир отвратителен, его жители — отбросы, их ценности — бессмыслица. Таковы были мои горячечные воззрения.
В нашу погребальную контору я явился с заднего хода. От белых стен исходил холодный блеск, перекрывая уличные шумы.
Уве сидел на деревянной скамье, обирая соринки со своего рабочего халата, и при моём появлении испуганно взглянул на меня.
— Хаген?! Э, да ты весь в грязи! И не побрился… Где ты пропадал? Крамм вне себя!
— В самом деле?
— Мы должны были срочно выехать по ночному вызову. Крамм пытался до тебя дозвониться, но по твоему номеру отвечали другие люди!
