— Ночь, — говорит человек, — это когда солнце светит для других. Мягко выражаясь. Но это ничего не значит, в этом нет ничего такого трагичного, из-за чего можно было бы впасть в меланхолию.
А, ну, всё ясно. Умник вонючий. Я ухожу в глухую защиту.
— Послушайте, вы, странный самаритянин, я не хочу действовать вам на нервы и рассчитываю в этом на взаимность!
Зелёное постепенно начинает превращаться в молочно-серое — наверное, наступают утренние сумерки. Давно уже пора. В затылке ломит. Человек не уходит. Всё это никак не упокаивает. Господи, душу раба Твоего.
Хаген: Оставьте меня одного.
Человек: Я не хочу вас бросать.
X а г е н: К сожалению, я ничего не могу с этим поделать. Вы пользуетесь моим беспомощным состоянием. Чем могу служить?
Человек: Ваше состояние гораздо хуже, чем вы думаете.
Хаген: Так я и знал, что вы хотите мне что — то впарить, ну, давайте уже, действуйте, доставайте из штанов вашу карманную Библию!
Смех у этого мужчины на слух старческий. До Хагена доносится скрежет проезжающего где-то неподалёку трамвая. Должно быть, уже утро. Но какая серая темнота вокруг! И птицы все молчат. Ни одна птичка не щебечет. Что случилось? Всё это никак не упокаивает, Господи, душу раба Твоего.
Такая тишина вокруг. В голове ни малейшей мелодии.
Хаген: Какая тишина стоит!
Человек: Тишина в четыре покойника.
Хаген: Как вы сказали?
Человек: Шум измеряют в децибелах. Но должна же быть единица измерения и для тишины.
Хаген: Вот как?
Человек: Покойники. Один покойник — самая мелкая единица. А шкала простирается от одного до всех покойников.
Хаген: Ну-ну. Правильно. Мёртвая тишина. Именно так и говорят.
Человек: Только, пожалуйста, без ёрничанья. Если уж вам так хочется посмеяться, прикрывайте хотя бы рот рукой. Я люблю тишину, но я не экстремал. В настоящее время я занимаюсь поиском самого здорового среднего значения. Эти занятия отнимают у меня всё моё время.
Хаген: Ах так, значит, вы учёный?
Человек: Нет-нет-нет! Я убийца и оплодотворитель. Я человек скромный и не претендую на высокое звание. Наука — это очень высокопарное слово. Учёный верит в числа от нуля до девяти и по силе веры не уступит никакому католику. Я же, напротив, лишь исследователь.
X а г е н: И что, это может вас прокормить?
Человек: Нет, это лишь почётная должность, без денежного содержания. Ведь от покойников ничего не остаётся. Кроме обычного барахла. Деньги, дети, видеокассеты с записью их жизненного пути…
Хаг е н: О, да-да…
Человек: А вы? Ведь вы борец? Или кто?
Хаген: Ясное дело, борец, само собой разумеется. Но только я из подлой трусости конвертировался в кроткие и безобидные, и сделал это ещё подростком. А теперь, прошу вас, уходите!
Человек: Да, всё это ясно читается у вас на лбу. Киллер в вас проглядывает с таким острым ножичком, что редко где ещё увидишь, поверьте мне.
Хаген: Вот сейчас вы злоупотребляете моим беспомощным состоянием сверх всякой меры! Вы же просто навязываетесь мне!
Человек: А зачем вы носите на себе эти немодные раны? Если так хвастливо козыряете трусостью?
Хаген: Раны — это от передозировки восторженности. Программная шизофрения модернового поэта. Просчитанное, временное безумие. Регулярный отпуск-заточение в безответственность.
Человек: Вы это видите именно так? Да вы решили поиздеваться надо мной! Поводить за нос! Вы хотите выставить меня дураком!
X а г е н: О нет, я уже лет двадцать никого не дразнил. Я сказал вам правду: сколько себя помню, я живу в мрачнейшей темнице целеустремлённости. А с недавнего времени у меня появилась работа в сьггом мире: я произвожу синтетические мифы и наклеиваю на них яркую рекламу.
Человек: Очень интересно. В вас, видимо, уцелело не так много доверия?
Хаген: Да, не так чтобы много.
Человек: Там, внутри вас, сидит киллер, а вы обращаетесь с ним как с мальчишкой — школьником! Это необходимо чётко проговорить и обдумать!
X а г е н: О, я очень легко поддаюсь чужому влиянию, я терпим к возражениям. Любое мнение, которое мне препод несут ближе чем на д вадцать сантиметров, изменяет мою позицию на несколько градусов туда или сюда. По большей части я просто отворачиваюсь.
