Человек: Прервите же на минутку ваш спектакль! Спуститесь в зрительный зал и прислушайтесь! В качестве Нарцисса вы мало на что годитесь.
Хаген: Откуда вам всё это знать, вы, робеспьерствующий шарлатан! Считаете себя кладезем мудрости, черпаете её ложкой, так?
Человек: Мудрость можно не только черпать ложкой, но и разделывать при помощи вилки и ножа.
Хаген: Наверное, вы вращаетесь вокруг солнца с большей скоростью, чем я? Вас, часом, от этого не мутит? Все постаревшие мужчины мутят воду, они становятся лживыми… Как только учую заносчивость, исходящую от такого трупа, так он становится для меня неупотребим.
Человек: Война не знает пятой заповеди о любви к ближнему. А вы ведёте войну. Или я неправильно понял?
Хаген: Войну. Война… Наверное, это ваша излюбленная галлюцинация? Хорошо. Каждому свою фанту-морганту. Каждому по потребностям. Я борюсь, да. Но нет абсолютно никакой необходимости втягивать в это других.
Человек: Вы никак не хотите быть конкретным! Кто же ваш враг?
X а г е н: Я сам для себя достаточно опасный враг. К счастью, вся конкретика отмирает сама по себе, как несущественная, и неважно, на десять или на двадцать лет раньше.
Человек: Это правильно. В этом мы сходимся. Да это и легко понять. Но дело совсем не в этом. Кто же захочет один взять на себя всю эту работу? Речь идёт о шуме, а не о плоти. Речь идёт о сигнале. О тишине идёт речь! Любимая мной тишина — не так, чтобы было слишком тихо, но и не так, чтобы слишком громко.
X а г е н: Я это не вполне понимаю.
Человек: Ну, я ведь не правдолюбец, не спорщик, я исследователь, у меня могут быть ошибки, без сомнения, а в глубине кроется мания побед и трофеев, и когда так долго скитаешься по улицам, в какой-то момент начинаешь думать уже не головой, а ногами.
Хаген: Я всё ещё не догоняю, о чём речь.
Человек: Поиск настоящей тишины, само собой разумеется, не что иное, как поиск справедливости. Признаюсь в этом. Стоит только взглянугь на историю, и увидишь, что ей мало шести, или двадцати, или даже пятидесяти миллионов мёртвых, чтобы быть справедливой, хотя бы ненадолго. Может быть, можно убед иться в своей правоте после трёхсот миллионов, пусть временно. Мёртвые никогда не устаревают. Сколь многие из них и через сто лет используются д ля точного установления обстоятельств? Я люблю людей. Но только их не должно бьггь много. Для Германии, например, вполне достаточно было бы пятисот тысяч.
Хаген: Теперь я понял, чего вы добиваетесь! Вы слишком много хотите, вы ищете десятикомнатную квартиру. Вы просто не в своём уме! Куда вы стремитесь? Побыть человеком и опять назад? К награде за суперэкономию? Это чёрт знает как опасно! Всё это — фобософия!
Человек: Мы по воззрениям гораздо ближу друг другу, чем вы думаете.
Хаген: Хотите меня оскорбить?
Человек: Вы крепко держитесь за прутья своей решётки, за свою выкроенную по мерке клетку, за свои масштабы, из-за этого все ваши страдания!
Хаген: Подите прочь! Вы слишком назойливы!
Человек: Ваши масштабы мне ровно по колено!
Хаген: Слушай, у тебя в башке, похоже, перегорело слишком много проводов! Давай отсюда крутом! Передавай от меня привет Платону! Поворачивайся пошустрее!
Человек: Мы что, перешли на «ты»? Ну хорошо, мы же почти родственники.
Хаген: На самом деле романтик здесь из нас двоих — ты!
Человек: Надеюсь, что нет! И если средневековой аллегорией романтики был ещё миннезингер, то в наши дни это одержимый манией убийства скромный преподаватель, который отстрелил из охотничьего ружья четырнадцать человек. Это не есть красиво, если можно так сказать. Мы оба верующие, Хаген, и оба модники.
X а г е н: Я не хочу быть модником!
Человек: Бла-бла!
Хаген: Никакое не бла-бла.
Человек: И всё-таки бла-бла! Модник ли ты? Спрашиваешь! Ты по ут рам натягиваешь на себя повседневность, а время шарфом оборачиваешь вокруг шеи.
X а г е н: Я не знаю, во что вы верите, и не верю, что вы знаете.
Человек: Ая думал, мы хотели перейти на «ты».
X а г е н: Я хочу творить, и на полную катушку. Лиана права. Вокруг меня цветёт пышным цветом Сытый мир. А теперь я ко всему ещё и слепой!
Человек: Ты оплодотворяешь мир наобум! Как ребёнок!
