— …Симеон Гаврас из Аахена шлет вам нижайший поклон, а также привет от вашей несравненной племянницы, Никотеи. И тайное известие.
— Что в нем?
— Симеон рассказывает о планах Никотеи добыть корону для своего мужа, для каковой цели самому Гаврасу следует рассорить герцогов Саксонии и Баварии и, вероятно, жениться на дочери первого.
— Саксония… Бавария… — пренебрежительно кинул Иоанн Комнин. — Надеюсь, хоть девица недурна собой, иначе жаль Симеона — красавец, храбрец… Но я доволен Никотеей. Я знал, что именно так она и поступит — в ее жилах течет императорская кровь. И уж конечно, Никотея не пожелает быть какой-то там варварской герцогиней — только первейшей! Все мы — Комнины — таковы. Одна беда: Григорий Гаврас опечалится. Он-то небось подыскивал сыну более достойную партию…
При упоминании имени архонта Херсонеса докладчик будто поперхнулся.
— Что это значит? — раздраженно поглядел на него василевс.
— Григорий Гаврас… — неуверенно, запинаясь, начал слуга.
— Да, я знаю: Григорий Гаврас — архонт Херсонеса. Что с ним?
— Сегодня пришло… Да, сегодня утром.
— Ну, говори!
— Послание от стратига касогов Тимир-Каана.
— И что он пишет? — нахмурился Иоанн.
— Он сообщает, что, как было договорено, честно ходил с севастом Давидом к русским на штурм Матрахи и помог ему взять крепость. Он пишет, что не лукавил и никогда не требовал чего-то большего, нежели было обусловлено в договоре. Но севаст Давид и пришедший к нему на помощь с ромейским войском архонт Гаврас замыслили завлечь в засаду и уничтожить его самого и всех его людей. Причиной тому — желание завладеть справедливой добычей Тимир-Каана. Спасаясь, он был вынужден искать союза с рутенами и открыл ворота города кесарю Святославу из рода Мономаха. Тимир-Каан пишет, что никогда не питал вражды к преславному василевсу ромеев и полагает, что лишь алчность и коварство архонта Херсонеса и севаста Матрахи — причина заговора против него. Он же, взяв в полон раненого архонта и многих других ромеев, а иных обменяв у рутенов, дабы не было между ним и Константинополем никакой вражды впредь, спешит возвратить без выкупа солнцеликому василевсу его людей и просит учинить суд над заговорщиками.
— Заговорщики… Гаврас… Что за вздор?! — Мысли Иоанна путались. — За кем осталась Матраха?
И создал Бог женщину. Существо получилось злобное, но забавное.
Из «Апокрифов»
Симеон Гаврас недовольно отбросил перо. Ему было сыро и неуютно, поэтические строки не лезли в голову.
Вдыхая ароматы роз
Я вспоминаю облик нежный.
Я полон тра-та-та-та грез…
Что можно вставить вместо «тра-та-та-та»? Вдохновенных? Я полон вдохновенных грез… Какая нелепая чушь эти «вдохновенные грезы»! Впрочем, девушкам подобная дребедень обычно нравится. А что дальше? Что же должно быть дальше! Например, о коже… белоснежной…
Симеон страдальчески поглядел на исчерканный лист, будто надеясь, что слова, подобно катафрактариям его турмы, заслышав голос командира, сами построятся в ровные блистательные ряды поэтических строк.
Но чуда не произошло. Гаврас вновь потянулся за пером, опустил его в чернильницу, несколько раз потыкал, очевидно, надеясь загарпунить вдохновение, да так и бросил. Пальцы турмарха сошлись в замок на затылке.
«Боже мой, какой ужас, — подумал он. — Адельгейда — милая, прелестная девушка… Она жила, не ведая горя, с отцом, собиралась выйти замуж за какого-то местного вельможу — все в ее жизни было просто и ясно. И тут появляюсь я, и мне предстоит разбить вдребезги этот уютный мир — для чего? Для того, чтобы дикий варвар, словно добычу своего беркута, заполучивший любовь всей моей жизни, напялил на голову императорскую корону? Какая несправедливость…» — Гаврас взял со стола неоконченную оду и поднес к свече. Пламя оказалось благодарным читателем, и скоро лишь пепел напоминал герцогу Сантодоро о терзаниях неразродившейся музы.
Он отряхнул пальцы и окликнул дремлющего у двери Брэнара:
— Я желаю проехаться, осмотреть здешние окрестности. Ты поедешь со мной.
— Как прикажете, мой господин, — негромко произнес старый воин. — Желаете взять еще людей или отправимся вдвоем?
