Святой - страница 37

Шрифт
Интервал

стр.

– Государь, – возразил примас, и его впавшие щеки зарделись, – поверь, что я взыскиваю с моих клириков за их грехи строже, чем то сделал бы любой светский суд... Ужасные дела!.. И самое ужасное... – тут он приостановился и закончил упавшим, изменившимся голосом: – Это возмущение и мятеж против твоих предков и тебя – христианских королей! Здесь я знаю, какова воля божия. Но чтобы господь повелевал мне выдавать саксов, укрывшихся в моих монастырях, их мучителям, твоим баронам, – это для меня вопрос и источник сомнения.

Тут сир Генрих ясно увидел, что примас не желает отказаться в его пользу от духовных судов и издевается над ним.

– Я обманут! – вскричал он и вскочил с своего кресла.

В это мгновение ожидавшие во дворе саксы затянули, – быть может для того, чтобы умерить свое беспокойство за примаса, – новую литанию. Они пели: «Vexilla Dei prodeunt» [Грядут знамена божий (лат.).], звучавшую уверенностью в победе.

Тогда сир Генрих, и без того уже раздраженный, бросился к окну и посмотрел вниз.

– Томас, – приказал он, – уйми своих нищих, которые таскаются за тобою по пятам. Вой твоей голодной стаи мне противен!

Сэр Томас не пошевелился.

– Может ли епископ запрещать бедным и обездоленным следовать за крестом? – спросил он смиренно. Тут король дошел уже до белого каления.

– Ты мне мутишь саксов! Мятежник, предатель! – закричал он, делая шаг по направлению к примасу. Его голубые глаза, казалось, выступили из орбит, а руки судорожно хватали воздух, словно желая задушить стоявшего перед ним.

Но тут отворилась дверь, и в комнату вбежала госпожа Элинор. Вся в слезах бросилась она к ногам примаса.

– Я величайшая из грешниц! – всхлипывала она. – Я недостойна лобызать прах твоих ног, ты святой человек!

Сэр Томас наклонился к ней и начал успокаивать ее мягкими речами. Это зрелище вернуло моему господину утраченное самообладание. Он смотрел некоторое время на свою жену, распростертую у ног епископа. Затем пожал плечами, расхохотался, повернулся спиною и вышел из зала.

X

В тот день сердце короля Генриха было ранено отравленной стрелой; поначалу укол был мал, и временами казалось, что рана на пути к заживлению, но в глубине она продолжала гноиться и все мучительнее разъедала плоть, покуда, наконец, болезнь, распространившись из этой единой точки, не подточила всего существа сира Генриха и не уготовила гибель его царственной жизни.

Однако разрушение наступило не так скоро, ибо жизнерадостная, крепкая природа моего короля оказывала ему сопротивление. Под наплывом дел, в смелой жизненной борьбе он таил, а то и забывал свое недовольство, но по ночам, едва задремав, он вскакивал со своего ложа, одолеваемый беспокойными снами и, безостановочно шагая взад и вперед по комнате, призывал к ответу неблагодарного любимца, посещавшего и пугавшего его в виде ночного призрака; то он обращался к нему с угрозами, как оскорбленный, то с любовными ласковыми словами. Он приводил ему всяческие примеры неблагодарности, какие мог только припомнить из библейской и светской истории, и доказывал ему, что его неблагодарность превосходит все эти случаи. Человеческие уста не в силах изобразить, как страдал мой король. Присутствовал ли, отсутствовал ли сэр Томас, он в равной мере терзал его.

Когда примас, с видом безмолвного страдальца, являлся перед королем воочию, тот бывал удручен его достойным жалости видом; когда сэр Томас держался вдали от взоров короля, в тиши своего епископского жилища, сир Генрих гневался и печаловался еще мучительнее: ведь тот, кому он больше всех доверял, душа всех начинаний короля, человек, знающий его как никто, – изменяет его сердцу, бежит и чуждается его, обращая против него острие своего сверхчеловеческого разума.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы канцлер отказывал королю в примирительных словах и не шел ему порой покорно навстречу; тогда король сейчас же пытался воспользоваться случаем и схватить протянутую руку, которую примас, пугаясь его преждевременного торжества, холодно отдергивал. Мой король с таким же успехом мог бы обнять облако, как и удержать своего бывшего канцлера – этого гладкого гибкого угря. Но даже, когда примас в том или ином спорном вопросе готов был идти на откровенные настоящие уступки, из этого ничего не выходило. Либо он наталкивался по дороге в Виндзор на ушедшего от мира пустынника, которому как раз в этот день вздумалось вылезти из своей пещеры, чтобы умолять сверх меры ревностного епископа не поступаться перед князем мира сего ни правами церкви, ни правами обездоленных его детей, либо какой-нибудь одержимый монах с крестом в руке преграждал ему дорогу в нескольких шагах от королевского замка и своими возбужденными речами заставлял смиренного примаса возвратиться в Кентербери.


стр.

Похожие книги