Хотите знать правду? Я полагаю, что выход был бы возможен и что канцлер со своим умом сумел бы найти такие примирительные положения, которые в равной мере сохранили бы и обеспечили права как английской короны, так и милосердной церкви. Ведь король не был бесчеловечным, а Томас слепым поборником церковных прав; но сердца обоих отвратились друг от друга, и когда они готовы были сделать последний шаг к примирению, между ними враждебно вставал призрак их умершей любви.
К тому же нельзя забывать, что госпожа Элинор отныне, как целомудренная супруга, не отходила более от моего господина; со времени своего обращения она днем и ночью не уставала твердить, что не следует обижать божьего святого, чем только озлобляла и ожесточала короля. При дворе, в свою очередь, как это водится, началось шипенье, подливание масла в огонь и раздувание пожара. Норманские бароны все поголовно сосредоточили свою ненависть и отвращение на благочестивом мятежнике, открывшем для беглых крепостных из завоеванных поместий неприступные убежища своих монастырей. Ежедневно и ежечасно королю наушничали о том, как растет и ширится влияние епископа в саксонском народе и с какой ловкостью он всюду и всегда поспевает со своей помощью и благословением. Он подкапывается под самое государство, создавая тайную смуту пылающих набожностью душ, – более опасную, нежели открытое возмущение, мятеж не духа, а тела, ибо первого нельзя подавить оружием. Когда эти нашептывания возбуждали подозрительность в короле, то в раздражении он давал пинка своему любимейшему псу, да и со мной обращался не очень-то приветливо, в особенности если мне приходилось передавать ему одно из тех замысловатых посланий, в которых примас левой рукой боязливо отнимал то, что великодушно давал правой. Тогда, бывало, король с проклятием комкал эти обманчивые послания и приказывал трубить в охотничий рог, надеясь на вольном воздухе рассеять свое недовольство. Но это ему не удавалось. Когда ему попадался благородный олень и я подавал арбалет, то вместо перепуганной дичи, ему чудился его преследователь, и он с мучительным стоном: «Берегись, Томас, тонкая шея», – пронзал животному сердце.
Наконец сир Генрих собрался с духом, вызвал примаса на суд своих баронов, добился его осуждения как государственного изменника и навсегда изгнал из своих владений. Но в тот самый день, в который сэр Томас, словно преступник, принужден был бежать за море, госпожа Элинор ушла от своего супруга, покинув Виндзорский замок с далеко разнесшимся жалобным воплем.
Теперь мой король и повелитель стал днем и ночью внимательно прислушиваться, чем-то даст о себе знать там, за морем, сэр Томас.
Прежде всего пришла весть, что Капетинг принял на том берегу примаса с почетом и попросил его благословения, заверив его, что, как христианский государь, он воистину во всю свою жизнь не обидел ни одного монаха, а тем паче епископа. Это был король Людовик, по прозвищу Молодой. Он вступил на трон безбородым мальчиком, и прозвище Молодой так и осталось за ним навсегда, ибо он не сумел никогда превратиться в настоящего мужчину; недаром же госпожа Элинор, которую он избрал своей королевой, горько сетовала в минуты пылких порывов своей молодости, что ее выдали замуж за монаха.
Государь этот был прирожденный друг духовенства, и он стал умолять отца всех христиан, – не забыв присовокупить к своим мольбам малую толику золотых монет, – помочь святому примасу в его борьбе против Генриха, наследственного врага его, Людовика, и всего его дома. Он надеялся успешнее справиться с королем Генрихом при помощи оружия церковного, нежели оружия светского.
Святой отец, со своей стороны, заботливо следил за чашами весов, готовый положить свое благоволение на ту из них, которая перетянет благодаря весу положенного на нее золота.
Папская мудрость склонялась в то время не к выгоде моего короля, которому его войны в Ирландии стоили немало денег и который поэтому меньше, нежели прежде, мог уделять отцу всех христиан.
Тем не менее папа медлил без оговорок принять сторону сэра Томаса. Он никак не мог проникнуться к нему настоящим доверием и провести в своем уме грань между преследуемым епископом и бывшим канцлером. Не раз он имел случай узнать его, как хитроумного политика, и ему казалось подозрительным, что в этом случае сэр Томас не прибегает к своему искусству, а, напротив, позволяет преследовать себя, как великий апостол первых времен христианства или как сумасбродный еретик последнего времени.
