Заслуживающие доверия свидетели передавали мне, – и насколько я знал сэра Томаса, я считал это за правду, – что он свято блюл чистоту своего дела, и руки его не были запятнаны изменой его королю и повелителю; он ничего не просил у папы и ничего не требовал от Капетинга, кроме кельи в монастыре, чтобы приклонить свою голову.
Таким образом, предоставленный святым отцом своей судьбе, избегая двора Капетинга, он скитался с нищенским посохом в руке от монастыря к монастырю, и часто самые следы его терялись. Но если в пределах Франции тело его хирело и теряло силу, то в Англии духовное присутствие его становилось все заметнее, и власть его все возрастала, и как полная луна в ночи, светил его образ тоскующим душам саксов. Или, если вам больше нравится, сэр Томас, подобно Христу-младенцу в яслях, нашел себе, в своем ничтожестве и величии, приют в английских хижинах и сердцах. Он властвовал там как настоящий король и изгонял из душ всякий страх. Собственными глазами видел я, как саксы, а еще больше их жены, теперь, после суда над примасом, отказывали его величеству в знаках почтения и коленопреклонении, отворачиваясь от него, когда он проезжал мимо. Мне памятен еще один маленький случай. Мой король прогуливался однажды по своим садам в тех местах, где у реки они незаметно переходят в лесное приволье, а я шел, по своему обычаю, в некотором отдалении по его следам. И вот из цветущих кустов выполз белокурый саксонский ребенок и подвернулся королю под ноги. Государь, будучи на этот раз в хорошем расположении духа, поднял мальчика на руки, приласкал его и вложил ему в ручонку серебряную монету. «Держи крепко, мой мальчуган!» Тут выскочила с пылающими глазами мать, спрятавшаяся было в первом приступе почтительного трепета за ствол дерева. Она вырвала у ребенка монету и вне себя швырнула ее в чащу, как будто это был один из тридцати проклятых сребренников. Я поспешил к тому месту, чтобы задержать дерзкую женщину, удиравшую оттуда с ребенком на руках, но сир Генрих сказал мне: «Ганс, оставь ее!» и, вздыхая, направился дальше, расстроенный и задумчивый.
День и ночь все мысли и мечты моего короля были направлены на то, как бы лишить сэра Томаса на законном основании и навсегда его достоинства примаса, с чем, по убеждению сира Генриха, было связано почитание саксов. Я часто бывал свидетелем того, как он стискивал себе кулаками лоб, раздумывая и прикидывая и так и этак. В одно прекрасное утро он вышел из своего покоя с торжествующим видом: ему показалось, что задача решена.
То был день воскресения господня: сир Генрих поведал собранию своих баронов, что широко разветвившиеся владения его нуждаются в соправителе и что он намерен облегчить себе бремя забот, разделив власть со своим первенцем.
Бароны – с дурными ли, с хорошими ли мыслями и намерениями – согласились с тем, чтобы принц Генрих был коронован наряду со своим отцом, и епископ Йоркский, норманн родом, совершил обряд коронования и помазания юноши. За этим последовало приличествующее случаю пиршество, и тут-то вот и случилось, как я год тому назад здесь указывал и подтверждал вашей братии в монастыре по всей правде, что мой повелитель прислуживал за столом молодому королю Генриху и собственноручно накладывал ему кушанья. «Сегодня я избавился от тяжкого бремени!» – воскликнул он, проливая слезы радости.
Ясно ли вам, в чем тут хитрость? Понимаете ли вы, какое бремя думал сбросить с себя мой король? Вы качаете головой! Ну ладно, вот вам ключ к разгадке. Великим преимуществом, несравненнейшим алмазом на митре кентерберийских епископов было право коронования английских королей. Тем, что обряд на этот раз был совершен другим епископом, власть примаса упразднялась и сэр Томас ниспровергался. Таковы были расчеты моего короля, и он для этого решил возвести рядом с собой на трон тщеславного сына; ибо, полагал он, его первенец удовольствуется тем, что будет любоваться перед зеркалом блестящей коронкой на своей голове, да велит выткать ее на своей одежде и на лошадиных попонах.
Что же, разве это был не тонкий, не полный государственной мудрости расчет, подобный прежним советам канцлера, ныне умершего для лукавства мира сего?
