– Благодарю тебя, король, за то, что ты ободряешь своего слугу и позволяешь ему свободно высказаться перед тобой, – ответил примас. – И вот я решаюсь признаться тебе: рука эта слишком слаба, чтобы держать одновременно епископский жезл и твою печать. Одно из двух доверенных мне сокровищ неизбежно должно потерпеть при этом ущерб, а я слишком верный слуга и не могу согласиться на то, что либо у тебя будет негодный канцлер, либо у церкви плохой епископ. Возьми, о государь, – умоляю тебя, – этот знак твоей королевской воли, орудием которой ты меня избрал, – свидетельство твоего великого незаслуженного благоволения, которым я был осчастливлен долгие годы, – возьми его от меня!
И сэр Томас опустил руку в складки своей широчайшей одежды, вынул оттуда государственную печать с тремя леопардами и протянул ее королю, желая ему вручить ее.
– Ни за что! – воскликнул сир Генрих, отступая на шаг назад. – У нас не было такого условия! Ни единого часа я не могу обойтись без твоей помощи. Ты один, с твоим умом, в состоянии выполнить то, над чем мы вместе раздумывали. Я своей сильной рукой могу порвать нежную пряжу, сотканную твоими пальцами. Без отговорок. Моим канцлером был и останешься ты!
– Ты не захочешь моей гибели, – стал умолять его сэр Томас, – ты для этого слишком великодушен. Подумай, я боюсь прогневить высшее существо, в чьи руки ты сам меня отдал. Он ревнивый владыка и не терпит рядом с собой никого!
Эти трудно объяснимые слова настолько сбили короля с толку, что он безотчетно принял от канцлера печать. Он подозрительно нахмурил лоб, и в голосе его послышалось неудовольствие, когда он обратился к канцлеру с вопросом:
– Кому я тебя уступил? Ведь не папе в Риме! Канцлер отрицательно покачал головой.
Неземной свет озарил внезапно его чело. Он поднял свою худую руку, так что рукав в рясе далеко откинулся назад, – и показал на небо. Мой король и повелитель был поражен и испуган до глубины своей души. Государственная печать выскользнула из его рук и со звоном упала на мраморный пол. Я подошел и наклонился, чтобы поднять этот драгоценный предмет, ручка которого была из чистого золота. Когда я осмотрел внимательно печать, то, подумайте, оказалось, что она раскололась и через благородный камень по гербу Англии пробегала тонкая трещина. Молча поставил я печать на стол возле кресла короля, поддерживаемого четырьмя драконами.
Когда я снова повернулся в сторону собеседников, то мой государь уже овладел собой и с деланной шутливостью произнес:
– Помоги мне, святой Георг, – ты не на шутку нагнал на меня страху! Но теперь довольно неожиданностей и выдумок... сядь, как бывало, ко мне и давай заниматься будничными делами!
Король опустился в свое кресло, а я придвинул для канцлера другое, немного пониже, но столь же богато украшенное, то самое, в котором он имел обыкновение сидеть рядом с королем. Но сэр Томас продолжал стоять перед государем на почтительном расстоянии.
– Высокий повелитель, дай мне срок и имей терпение, – сказал он. – Половину своей жизни положил я на то, чтобы изучить дела и законы твоего государства. Могу ли я в один день ознакомиться с положением святой Церкви, на служение которой ты меня поставил? Я ведь долго держался от нее в стороне и был ей даже враждебен. Поэтому отнесись ко мне с терпением.
– К делу, Томас, к делу, – настаивал король. – Тебе отлично известно, почему я тебя сделал своим примасом.
Давай примемся теперь вместе отменять и уничтожать духовные суды!
– Ты найдешь меня готовым к этому, – ответил в раздумье епископ. – Ведь в моих глазах все эти права, о которых спорят в том или ином смысле, лишь изменчивые образования, текучие формы, глиняные сосуды, годные или негодные к употреблению, в зависимости от того, сохраняют ли они в чистоте или отравляют вино предвечной справедливости. Я обращусь к моему господину с вопросом, что он об этом думает.
– У кого же это ты хочешь справляться, Томас? – рассмеялся король. – Не у святой ли троицы?
– В евангелии, – прошептал сэр Томас, – у того, в ком не найдешь и тени несправедливости.
– Это не речь епископа! – воскликнул с искренним возмущением сир Генрих. – Так говорят злые еретики! Место пресвятого евангелия на шитом жемчугом плате, покрывающем аналой, но оно не при чем в делах мирских, в действительной жизни. Посмотри мне в глаза, Томас: либо ты желаешь стать моим врагом, либо чудесная ясность твоего ума затуманилась от неумеренных постов. Говоря коротко: уничтожь духовные суды! Для этого, только для этого посадил я тебя на великолепное кресло Кентербери. Я не желаю оставлять безнаказанными преступные деяния моих попов и тем навлечь на себя и свой дом громы небесного правосудия. Недавно еще один из саксонских клириков поносил с кафедры в мятежных речах дела и славу моего предка Завоевателя, а другой из норманнов посягнул на невинность ребенка.
