Старик принес еду в корзинке. Расстелив на сене полотенце, выложил сало, вареную картошку, малосольные огурцы, пучки лука. Вытащил из литровой бутылки пробку из пакли и разлил мутную жидкость в граненые стаканы.
Снайпер и Политрук тут же выпили и стали жадно есть.
Чекист отставил свой стакан:
— Сейчас нам надо быть трезвыми.
Старик снова разлил самогон. Сказал:
— Раньше надо было трезветь.
И выпил. Чекист поколебался и тоже выпил. Первым отключился Снайпер. Потом заснул Политрук.
— Откуда узнали, что нас трое? — спросил Чекист.
— Полицай наш вчера прошел по всем избам и сообщил, что сбежали трое пленных и, если кто увидит, чтобы докладывали.
— И уже полицейские есть?
— Немцы — культурная нация. Сразу новую власть определили.
— Кто же такой чести удостоился? — спросил Чекист.
— А те, кто от советской власти пострадал. Как я, например.
— Но вас же полицаем не назначили?
— Бери выше. Я старостой назначен. Это вроде председателя сельсовета и председателя колхоза одновременно.
— А за что вы пострадали от власти?
— Ни за что. Не хотел в колхоз записываться. Уполномоченный пришел агитировать и говорит: если запишешься, получишь кусок хозяйственного мыла. Тогда мыла совсем не было. Так я его этим мылом приложил. Меня в кулаки и записали и сослали в Сибирь.
— Потом разобрались и вернули?
— Ну да, держи карман шире. Сбежал.
— Через всю страну без документов?
— Почему без документов? Документы нарисовали. Умелец из картошки все печати вырезал. Я за две недели до дома добрался. И вот уже почти десять лет на нелегальном положении.
— И за десять лет вас никто не видел?
— Все видели. Я и в колхозе работал. Я только голосовать не ходил. Меня в списках не было.
— И никто… — начал было Чекист.
— Никто, — тут же ответил Старик, сразу все поняв. — В деревне ж все друг друга знают. У меня же есть еще и братья, их сыновья, мои племяши. У нас, конечно, не Кавказ. Кровной мести нет. Ну, подожгут, ну, ночью голову проломят, ну, утопят. До пятого колена не режут. Обычно отца, сына, а внуков уже не трогают. Послушай, этот рыжий много выпил. Первый раз вижу, чтобы еврей так много пил.
— Как определяешь?
— А видно. И еврей, и командир. Чтобы за красноармейца приняли, остригся недавно, но с проплешинами, торопился, наверное. По рукам видно, что из интеллигентов.
— А я из каких?
— Я думаю, из чекистов.
— Как определяешь?
— Меня же много раз чекисты допрашивали. Выходка у тебя и у них одинаковая. Вам пока сидеть тихо. У меня дочки гостят. Им про вас знать не обязательно. Я их в райцентр отвезу, а потом будем решать, в таких пропозициях вечер утра мудрее, к вечеру больше знать будем: что, как и почем.
Снайпер и Политрук спали на сеновале. Чекист дремал, пытаясь наблюдать за двором. Вставало солнце, засверкала роса, выступившая за ночь. Открылась дверь дома, и на крыльцо вышла молодая женщина с распущенными льняными волосами, в короткой шелковой ночной сорочке. Сорочка была тесновата, и обилие тела выпирало. Чекист не поверил видению, таких красивых женщин в таких красивых сорочках с кружевами он видел только в кино. Чекист закрыл глаза, открыл, видение не исчезло. Женщина вдруг улыбнулась и ушла в дом.
Ярко светило солнце. Во дворе дома Старик складывал в поленницу дрова. Женщина рубила сечкой для поросят хряпу — листья свеклы. И одета она была в яркое маркизетовое платье, чуть тесноватое, особенно в бедрах, и она его задрала, показывая великолепные полные ноги.
Чекист и Политрук смотрели через щель сарая на подпрыгивающую при каждом ударе сечки упругую грудь. Проснулся Снайпер и тоже присоединился к ним.
Анна прошла в огород и стала собирать в подол платья огурцы.
— Старшая сестра? — спросил Чекист.
— Соседка.
— С придурью, что ли?
— Почему с придурью?
— Какая нормальная баба будет в подол маркизетового платья огурцы собирать? Они в земле, а земля утренняя, грязная. А если соседка, почему живет в вашем доме? Я видел, она ночью во двор выходила в ночной сорочке.
— Тут такое дело, сразу и не поймешь…
— Я понятливый. Она соседка, а дед с ней живет?
— Папашка перед финской войной наших девок замуж выдал, и у нас с ним никакого женского присмотра в хозяйстве не стало. А их матка умерла еще раньше, чем наша, у них никакой мужской заботы…
