— Ушли бы вы, парни, от греха. Говорят, опять Костоеду видели.
— Ожил? Змея! Каблуком надо голову давить! — зло вырвалось у Аспана.
— Ожил! Так и шмыгает, говорят, по пристаням, так и шмыгает! Не вас ли, парни, вынюхивает?
Я посмотрел на Аспана. Он молчал, безмятежно щурясь от прикушенной во рту цигарки, и тоже вопросительно смотрел на меня.
— Никуда я не пойду! Мое место здесь! — решительно заявил я.
— Ох, и дерзкий ты! — с одобрением сказал крючник.
На этом разговор кончился. Мы легли на брезент, где похрапывали уже ребята. Заснуть не успели. Осветился соседний дебаркадер и прибежал оттуда посыльный будить артель. «Соленые рубахи», почесываясь и поругиваясь, поплелись на «пассажирку». Пристанский агент ждал уже нас и предупредил строго попа-старосту:
— Почаще палку свою в ход пускай. Чтобы одна нога здесь, другая там. Лётом! Какой-то военный генерал на этом пароходе едет, наверх спешит.
— Чего он наверху забыл? — зевнул староста и поскреб под скуфейкой. Видно было, что он спешить не собирается.
— Ты свои акафисты брось! — закипятился агент. — Дело государственное. Давай, давай, ваше преподобие!
— Какое же тут государственное дело может быть? — Староста сел на сходни, готовясь к длинному, неторопливому разговору. — Фронт ихний вон где, а генерал вон куда спешит. Вот ты мне что объясни.
— Ты мне зубы не заговаривай! — взорвался агент. — Раздувай свое кадило, не то в комендантскую отправлю!
Крючники хохотали над его бессильным бешенством. В этот момент кто-то дернул меня сзади за рубаху. Я оглянулся. Это был тот же грузчик, что предупреждал меня о Костоеде.
— Уходи, паря, — шепнул он. — Пристань казаки окружают.
— А может быть, это охрана генерала?
— Генерал через двадцать минут уплывет. Грузу всего пять ящиков чаю. Скорей, паря! Аспан тебя ждет уже!
Грузчик толкнул меня куда-то в темноту. Притаившийся там Аспан потянул меня за рукав. Неосвещенными местами мы перебежали к запасной сходне и с нее спрыгнули на песок. Пылай вдруг приложил палец к губам: в темноте, где-то рядом, фыркнула лошадь, затем послышался звяк трензелей.
— Айда на Дьяконову гору, — шепнул мне в ухо Аспан. Мы побежали по бечевнику.
8
Бродя ночью с Мишей Коноваловым по нашему городу, я долго искал Ермаков камень. И не нашел его. А когда Михаил узнал, что я ищу, он сказал, что кровавый камень разбили на щебенку под асфальт. Асфальт дело очень хорошее, он выгнал из города засыпавшие его пески, но Ермакова камня мне очень жаль.
Поэтому я утром следующего дня сфотографировал Дьяконову гору. Боюсь, исчезнет и она. Из горы начали уже брать глину.
Помню, как мы, слободские мальчишки, раскидывали на ее вершине то стан Ермака, то стан Стеньки Разина. Худосочные, тонконогие и тонкорукие, бледно-зеленые от вечной проголоди, мы казались себе грозными ермаковыми дружинниками или могучими разинскими казаками. Увидев внизу плывущее по реке судно, мы грозно кричали:
— Сарынь на кичку!
А мне Дьяконова гора дорога и по другим воспоминаниям…
…Аспан, обняв руками колени, смотрел неотрывно вниз, на светлую под луной реку. Иртыш несся, слегка покачиваясь в берегах, как конь на стремительном карьере.
— Будто в душу течет, — сказал с радостным изумлением Аспан. — И душа гуляет!
— Любишь нашу реку, Аспан? — спросил я.
— Ой, шибко люблю!
Он долго молчал, чему-то улыбаясь. У него были суровые, жесткие губы, но от улыбки все его лицо хорошело, светлело и смягчалось.
— Батыр Ермак по ней плавал, — продолжая улыбаться, сказал он. — Жан, скажи про Ермака. Как воевал батыр, как умирал.
Я начал рассказывать с пятого на десятое: я и сам-то знал о Ермаке тогда не много. Но рассказывал с удовольствием и жаром, вызывая в своем воображении красочные, яркие героические картины. Аспан слушал, не спуская с меня глаз, от внимания по-детски морща лицо. Когда я дошел до смерти Ермака, Аспан вскочил и, показывая вниз, закричал:
— Он тут тонул! Это место! Перед смертью на красном камне сидел! Змея Кучум ползет, Ермак не слышит.
— Правильно. Так все и было, — согласился я. Тогда я был в этом твердо уверен.
Аспан, помолчав, снова улыбнулся, робко и мечтательно.
