Сэм молчал, глядя на пол.
— Я мог бы сказать тебе, что тот, молодой Сэм, выполнит все твои просьбы, но ведь ты этому не поверишь, да я и сам не уверен в этом.
— Вот мы и добрались до корня проблемы. Как убедить молодого Сэма, ещё не познавшего горя старости, верящего, что все будет хорошо, что он никогда не постареет, а его любимая дочь будет всегда здоровой, как доказать ему, что на самом деле все обстоит совсем по-другому, что жизнь жестока и холодна, что в ней каждый заботится только о себе и самым счастливым является тот, рядом с которым плечо друга. Подобно тому, как сказал много лет назад великий Теннисон:
Наши жизни сплелись
Нас и так было мало. Теперь
Не осталось совсем.
Каждый час, отвоеванный нами
У пучины безмолвия, тает в холодном тумане
За которым виднеется настежь открытая дверь.
— Я не знаю, Майкл, — хрипло произнес Сэм и поднес к лицу белый платок, чтобы вытереть слезы. — Мне так хочется встретиться с ним, этим молодым Сэмом, и убедить его в твоей правоте. Так хочется… Но ведь это, по-видимому, невозможно?
— К сожалению, это невозможно.
— Тогда я обещаю сделать все, что ты от меня потребуешь, Майкл, все, что угодно.
— Я придумал выход, Сэм. Это не тот выход, который мне нравится, но другого нет. Ты напишешь молодому Сэму убедительное письмо, объясняющее все, что с ним произойдет в будущем и почему он должен выполнять все мои просьбы. Он ведь знает твой — свой собственный — почерк, верно? Для убедительности оставь на бумаге жирные отпечатки пальцев и предложи ему сравнить их. Согласен? Передай это письмо мне, а я сумею доставить его в Англию, в 1968 год.
— Хорошо, ты получишь его завтра. Но ради чего ты все это затеял?
— Послезавтра я возвращаюсь в Москву. Оттуда буду высылать тебе — ему — в 1968 год по телефону данные относительно победителей очередных скачек, все, как в прошлый раз, но теперь мы делим с тобой выигрыш пополам. Свою половину ты — вернее, молодой Сэм — кладет на свой счет, мою — на мой счет в «Баркли'з Бэнк». Кстати, оговори это в письме. И вот что ещё — сумма нашего выигрыша увеличится к осени этого 1998 года примерно в шесть-семь раз. Все твои проблемы будут решены раз и навсегда уже через несколько месяцев.
— Я согласен.
— Последнее. Я живу в стране — хорошей стране, населенной отличными, добрыми и веселыми людьми, — но этой страной в 1968 году управляли, как в «1984» Оруэлла, где за каждым твоим шагом следил «Биг Брозер» — «Большой Брат», поэтому разговоры будут ограничиваться названиями ипподромов и именами трех победителей в том порядке, в каком он будут названы. Себя я не буду называть, и пусть он — молодой Сэм — тоже не упоминает моего имени.
Вечером, накануне вылета, в отель пришел профессор Брикстоун с необычно серьезным лицом, передал конверт, пожал руку и пожелал удачи.
— Теперь все зависит только от тебя, — пробормотал он мрачно.
В субботу Орлов вылетел в Москву прямым рейсом Лондон — Москва. Он предупредил сына о прилете, и в аэропорту его ждала «волга», на которой он и приехал на дачу. Стало ещё жарче — или это показалось ему после прохладного Лондона? Алексей был встревожен. Он рассказал отцу, что фирма «Гладиатор» выплатила ему отступные, теперь он хозяин винного магазина на Столешниковом, но это доставляет ему мало удовлетворения, потому что фирма прикупила ГКО и теперь рассчитывает к началу сентября получить огромные деньги.
— Не расстраивайся, Алексей, не все коту масленица. Я беседовал в Лондоне с одним экономистом, и он сказал, что Запад готовится к грандиозному обвалу — собственно, сказал мне Грюндаль, обвал уже начался, наиболее дальновидные финансисты покидают Москву.
— Да, мне говорили, в пятизвездочных гостиницах неожиданно много свободных номеров. А ты как съездил?
— Трудно сказать. В ближайшие две недели будет ясно. Или я останусь нищим, как раньше, — Алексей улыбнулся и снисходительно потрепал его по плечу, — или разбогатею как Крез.
Весь уик-энд Орлов отдыхал после поездки, а утром в понедельник отодвинул шкаф, проскользнул в чуланчик и проделал привычные действия. Через мгновение он оказался на улице, ступив на тротуар, проходящий у самой стены дома.
