Дмитровское шоссе

Впервые за двадцать лет Андрей увидел родную землю под крыльями огромного «Боинга-747». Отец рассказывал, каким унылым казался ему осенью родной пейзаж — пожелтевшие еловые леса, грязные полосы шоссейных дорог, редкие пятна серых деревень — серых потому что большинство домов были деревянными и смена времен года оказывала на них разрушающее воздействие.

Теперь, двадцать лет спустя, все изменилось как по мановению волшебной палочки. Самолет пролетел, снижаясь, над железным мостом у станции Хлебниково — вернее, над тем местом где раньше был двухполосный железный мост, наверняка построенный еще при царском режиме. Теперь он исчез, рядом вытянулся плавной дугой бетонный мост с шестью транспортными полосами, соединяющий два высоких берега Клязьминского водохранилища, а по широкой поверхности моста сплошными потоками мчались разноцветные автомобили. Сегодня суббота, поэтому они ехали главным образом из Москвы. С такой высоты Андрей не мог рассмотреть марки машин, но не сомневался что это были главным образом автомобили иностранного производства. Правда, автомобили старые и изношенные, но таков уж нрав русского народа: его столько лет заставляла ездить на «волгах», «жигулях», «москвичах» и «запорожцах», причем даже эти машины могли купить или передовики производства по спискам, или за взятки, или те у кого была где-то мохнатая лапа, — что теперь даже самый старый «мерседес» или «ниссан» с правым рулем казался верхом совершенства. И все-таки обстановка за двадцать лет разительно изменилась, даже отсюда, с воздуха. Всюду виднелись крыши огромных кирпичных коттеджей на крошечных участках, понастроенных «новыми русскими» — о них много писали на Западе, и Андрей, овладевший за это время, помимо английского и шведского, еще немецким и французским — в точности как отец — читал о переменах в России. К тому же среди бесчисленного множества мчащихся машин наверняка были современные «мерседесы-600», «ягуары», «БМВ» и всевозможные вседорожники к которым русские — опять же судя по газетам — проявляли особый, непонятный для Андрея, интерес.

На этот раз Андрей летел в Россию один. Мать и жена с десятилетним Сашей остались в Австрии, в Вене, где поселилась семья Ростовых. Академик Трофимов умер и его жена, Наталья Викторовна, направила в российское посольство срочную телеграмму, требуя приезда Марины, единственной наследницы — это было необходимо для раздела наследства. Марина наотрез отказалась ехать в Москву и выдала доверенность на ведение всех своих дел мужу, Андрею Олеговичу Ростову. В соответствии с российскими законами о наследовании, имущество делится поровну, если на него претендует два человека — жена и дочь. Андрей с готовностью согласился лететь в Москву, потому что у него был там свой интерес — отцовская дача, принадлежавшая Олегу Александровичу, покончившему самоубийством, перешла по наследству академику Трофимову. История с дачей, начавшаяся двадцать лет назад, была крайне запутанная, на нее претендовал КГБ — в перестрелке погиб майор — но у академика оказалась в ЦК настолько мощная поддержка, что даже Андропов решил не настаивать, удовлетворился конфискацией трехкомнатной квартиры на Байкальской улице, раньше принадлежавшей Олегу Александровичу, и владельцем огромной усадьбы стал Трофимов. Поскольку двумя загородными домами в СССР владеть не разрешалось, академик успел подарить свою достаточно роскошную дачу первой жене, с которой двадцать пять лет жил в гражданском браке, но та была уже в преклонном возрасте и умерла за год до кончины Трофимова, оставив его единственным наследником. Таким образом и вторая дача вернулась к академику что разрешалось по новым российским законам.

Теперь ситуация возникла предельно запутанная, но юристам в ней делать было нечего: две наследницы, две квартиры — одна трехкомнатная на Чистых прудах и одна четырехкомнатная в знаменитом «Доме на набережной». Поскольку академик принадлежал к старшему поколению, он отказался уезжать из серого зловещего дома, увешанного памятными досками как геральдическими плитами. Кроме того, что и стало главной причиной трудностей при разделе — Трофимов в двадцатых годах входил в оценочную комиссию при разделе церковного и принадлежащего богатому сословию имущества, и потому сумел изрядно обогатить собственную коллекцию. Чтобы не возникло сомнений насчет его собственнических инстинктов, следует заметить что уже в те годы он был известным ученым, специалистом по истории изящных искусств, так что его членство в комиссии, утвержденной самим Сталиным, было вполне оправдано с научной точки зрения. И вот теперь, когда в весьма почтенном возрасте девяноста шести лет скончался академик Трофимов, увенчанный всевозможными званиями российских и иностранных академий, Герой Социалистического труда, трижды лауреат Сталинской премии и лауреат Ленинской премии за работы по исследованию сарматского искусства, награжденный пятью орденами Ленина и таким количеством других орденов и медалей, что когда в его квартире «Дома на Набережной» этажом ниже от непонятного сотрясения сыпалась штукатурка, говорили что это упал парадный пиджак Николая Васильевича, возникла проблема наследства. К этому нужно добавить, что все дома и квартиры были приватизированы, так что оспаривать их принадлежность кому-то другому было невозможно. Андрей еще не знал, что в тот день когда он вылетал из Вены, от инфаркта умерла вторая, на этот раз законная жена академика Трофимова Наталья Викторовна, и теперь единственной наследницей стала Марина.