— Третьего дня.
— Третьего дня? — изумился поп.
— Меня третьего дня за старое моление побили... В Успенском соборе. Ты же бьёшь за новое моление...
Поп призадумался.
— Прости меня, грешного. Я человек в Москве нынче новый, из Сибири приехал... Ишь, время-то какое! Бьют за то, что Богу молимся... Как зовут тебя, старче?
— Малахом.
— А меня Иов. Помолимся друг о друге.
Когда утреня закончилась, оказалось, что Малаху надлежало отвезти к Чудову монастырю этого самого попа Иова.
Путь недалёкий. Прощаясь, Малах спросил-таки попа:
— Как же персты-то складывать?
— А как они у тебя складываются?
— Один к другому, по-старому. Матушка в детстве этак научила.
— Вот и не валяй дурака! — сказал Иов, благословляя.
В просторной келье, где монахи хранили мёд, собрались люди не больно знатные, но сильно озабоченные: архимандрит Покровского монастыря, что за рекой Яузой, старец Симеон Потёмкин, протопоп Даниил, игумен тихвинского Беседного монастыря Досифей, дьякон Благовещенского собора Фёдор, бывший священник Афанасий, а ныне инок Авраамий, Исайя — человек боярина Петра Михайловича Салтыкова, священники Феодосий да Исидор от церкви Косьмы и Дамиана, странник инок Корнилий и вернувшийся из сибирской ссылки поп Иов.
Симеон Потёмкин воздал хвалу Господу и открыл собор вопросом:
— Ответьте, братия! Перекрещивать ли отшатнувшихся от никонианства и переходящих в старую, в истинную веру? Свято ли крещение, полученное от никониан?
— Католиков и тех не перекрещивают, — сказал Фёдор.
— Вот и плодим бесов! — подал голос инок Корнилий. — Всякая неправда — сатана. Избавление же от сатаны — истина. Окуни человека в ложь, в чёрную воду, будет ли он белым?
— Чего попусту прю разводить?! — сказал Аввакум, кладя руку на плечо Фёдора, подпирая слово согласием знатного книжника. — Нужно всем народом идти к царю. Поклониться и спросить: «Царь-государь, неужто складная брехня греков да жидов тебе дороже Божией правды? Русские, может, и впрямь дурак на дураке, да они твои, а грек, — он как блоха, вопьётся в кровь да скок-скок под султана. И не сыщешь!»
Поднялся Досифей. Лицом серый — постник, в глазах огонь, голос же ровный, тихий:
— Нужно, сложась мыслью, определить, кто есть Никон. Антихрист или только предтеча антихриста?
Примолкли. Одно дело — лаять в сердцах, и совсем другое — возложить печать на человека.
Симеон Потёмкин, совсем уже белый, глазами медленный, на слово скупой, сказал просторно:
— Сатана был скован тысячу лет по Воскресению Христа. Тысяча лет минула — отпал Запад. Явилась латинская ересь. Через шестьсот лет Западная Русь приняла унию. Через шестьдесят — отпала Москва. Ещё шесть лет минет, и быть последнему отступлению.
— Оно на дворе — последнее отступление! — воскликнул дьякон Фёдор. — Человека в Успенском, в великом соборе, побили за то, что осенил себя крестом, как осеняли святые митрополиты московские Пётр, Алексий, Иона, Филипп, Гермоген! Как крестился отец наш преподобный Сергий Радонежский. Уж скоро, скоро явится отступник отступников. Сей царь водворится в Иерусалиме, и будет он из жидовского колена Данова[29]. Нечего Никона антихристом ругать.
— Никон есть сосуд антихриста! — высказался инок Авраамий — Сей смутитель назвал речку Истру Иорданом, а чтоб Россия вконец пропала, строит, кощунствуя, свой Иерусалим.
— Царским попустительством, — добавил Досифей.
— Антихрист давно уже явился в мир! — вскрикнул инок Корнилий, да так резко, что все вздрогнули, — Было пророчество иерусалимского патриарха Феофана: когда на Руси сядет царь с первыя литеры, сиречь аза, притом переменяет все чины и все уставы церковные — быть великому гонению на Православную Церковь. Царь Алексей — антихрист.
— Батюшки светы! — перепугался Исайя, дворовый человек Салтыкова.
— Алексей — восьмой царь, считая от великого князя Василия{29}. А от Василия потому надо считать, что в те поры была ересь жидовствующих, все книги были исправлены! — сказал со значением протопоп Даниил.
— Что же, что восьмой? — не понял Фёдор.
— А то, что восьмой!
