— Мы, значит, это самое, — сказал отец.
— Мы посоветовались, — сказала мать.
— Колька, само собой, говнюк, — сказал отец. — Заявление-то подали уже или нет?
— Не погубите! — вскрикнула мать и залилась горючими слезами.
— Вот… — положил отец на стол бумажный сверток. — Копил на машину… Просрал ты машину, сынок! — обратился он к тому, кто вздыхал и сопел в прихожей, невидимый.
— Деньги, значит? — с гордостью и возмущением спросила Любовь Юрьевна. — За этот ужас — деньги?
— Не погубите, ради Христа! — вскрикнула мать Николая.
— Почему деньги? Не только деньги, — сказал отец. — Он извинится. Николай!
Вошел сопящий, опухший со сна и похмелья Николай.
— Ну! — велел отец.
— Я… это самое, — сказал Николай в пол. — Я извиняюсь.
И тут же перевел взгляд в потолок, долго высматривал там что-то и высмотрел:
— В содеянном раскаиваюсь и обещаюсь впредь.
— Не погубите! — вскрикнула его мать.
— Возьмите деньги! — сказала Любовь Юрьевна. — За подлость надо платить совестью, а не деньгами. Сейчас же заберите деньги!
— Не погубите! — вскрикнула мать Николая и повалилась на колени.
— Что вы! — закричала Женечка и бросилась поднимать ее. — Вы не поняли! Мама хочет сказать, что мы деньги не берем не потому, что хотим заявление подать, а потому, что мы принципиально их не берем! Николай извинился — и достаточно! Он и так на всю жизнь запомнит!
— Эт точно! — подтвердил Николай.
— Обманываете вы нас! — горько сказала мать.
— Моя дочь в жизни никого не обманывала! — сказала Любовь Юрьевна.
— Что ж, — сказал отец, забирая деньги. — Мы хотели как лучше.
И семейство удалилось.
На другой день Николай встретил Женечку, когда она возвращалась из школы, и сказал:
— Ну? Когда еще трахнемся?
— Неужели вы ничего не поняли? — удивилась Женечка. — Не нужна мне ваша животная страсть!
— Ладно, — с угрозой сказал Николай. — Мама моя, — сказал он с надрывом бывалого урки, — на коленях стояла перед тобой! Не прощу! — Он скрипнул золотыми зубами. — Друзей приглашу, втроем теперь распялим тебя!
Изумляясь такой глубинной порочности Николая, Женечка рассказала о его угрозе матери. Та сразу же — к родителям Николая.
Вечером отец Николая выпитой второй бутылкой портвейна ударил сына в неисправимую голову и сказал, что если тот не исчезнет отсюда от греха года на три, то он его своими руками в милицию сдаст.
Николай огрызнулся, но исчез. И не на три года, а надолго. Обретался где-то то в северных, то в южных краях, но родители и тем уже были рады, что жив и раз в год письма пишет.
У Женечки же после этой истории, вместо того чтобы, образно говоря, слететь розовым очкам, они словно приросли еще прочнее. Что ж, рассудила она, я точно знаю, что есть негодяи на земле. Но есть и хорошие люди. И даже в негодяях есть хорошее: ведь Николай мог в самом деле позвать друзей и выполнить обещанное, а не стал, значит, сохранилось в нем что-то человеческое.
— А если ребенок родится? — спрашивала ее Любовь Юрьевна. — Позор-то какой перед людьми.
— Позор Николаю, а не мне. Я-то при чем? — наивно спрашивала Женечка.
— Ты в самом деле такая дура или придуриваешься?
— Не знаю! — загадочно ответила Женечка.
Она не забеременела, хотя легкую венерическую болезнь получила, которую тайно вылечила. Женечка вообще решила теперь не говорить маме о неприятных вещах в своей жизни, чтобы ее не огорчать. Она и раньше не говорила, но раньше неприятных вещей, в сущности, и не было.
Позор же, каким его понимала Любовь Юрьевна, Женечку не миновал, потому что Николай перед уездом успел-таки нахвастаться где попало.
К Любови Юрьевне подходили с соболезнующими и доброжелательными расспросами, она, бледнея, отвечала:
— Вранье! Все вранье!
Женечку в школе тоже расспрашивали. Она говорила:
— Вы что? Как вас это может волновать? — экзамены скоро!
И такое что-то было в ее чистом лице и чистом голосе, что все отходили с чувством, будто накануне экзаменов действительно нелепо не только спрашивать о таких вещах, но и, собственно говоря, быть изнасилованной.
