Щукин представил, как несется с горы на дедовской коляске, грохоча. Дух захватывает. На нашей бы получилось. Выдюжила бы.
Подниматься было легко. Ноги молодые, здоровые, без дефектов – если, разумеется, считать, что тот же Щукин с годами изжил свое плоскостопие, исправляли ему в детстве которое особыми стельками, изготовленными на заказ. Женщина в белом халате обводила карандашом маленькую ступню маленького Щукина, поставленную на лист картона, – было щекотно, вот и все ощущения, но сердце сжималось от одного вида образцов обуви, выставленных в витрине и более похожих на протезы. Было это в «Ортопедии», за Крюковым каналом, недалеко от Дома быта, куда уже после армии Щукин едва не устроился чинить пишущие машинки. А в армию когда брали, никаких вопросов на медкомиссии о плоскостопии не возникало. В конце концов, плоскостопие – это не Х-образные ноги.
Была у них в институте телега такая об одном студенте с чрезвычайно подвижными суставами, он будто бы, придя на призывную комиссию, скрючил ноги соответствующим образом – как увидели их, тут же и написали ему: «Не годен. Х-образные ноги».
«О чем думаю?» – подумал Щукин, идя.
И перестал думать.
Молчали. Перед тем как начать восхождение, подсознательно пусть, но готовили себя к испытаниям. А дорога оказалась пологой сравнительно. Положе, чем ожидали.
И потом, ожидали увидеть тропу (Щукин и Чибирев) – как бы горную, неухоженную, но никак не дорогу. На тропу дорога меньше всего похожа была, но на дорожку, да, пожалуй, на гаревую – и покрытием, и чистотой, и тем, что не скользко. Словно летом идешь. Можно представить хитроумный снегоуборщик, ежеутренне взбирающийся на гору и разбрасывающий снег влево-вправо.
– Зря они снег убирают, – сказал Чибирев. – Тут бы вниз и на санках.
Тема спуска продолжала его занимать не меньше, чем Щукина, но, конечно, не на инвалидных колясках.
– Тогда бы надо было сделать подъемник, – сказал Дядя Тепа, соизмеряя дыхание с шагом.
– Да, – констатировал Чибирев, – подъемника нет.
– Потому что это не центр туризма, – объяснил Дядя Тепа, – просто гора.
Вот особенность снега на склоне горы. Был он в дырочках весь. Нет, не то что бы ноздреватый, был он ровный как раз, но кто-то будто трубочкой тыкал в него, и этот кто-то был невесомый, потому что иных следов не оставил. Дырочки все диаметром с гривенник (это слово в тот год было еще не забыто), там их меньше, а там их побольше. Терялись в догадках. Может, это гора дышит так через поры свои – как-никак здесь места нибелунгов.
– Здесь места нибелунгов, – Дядя Тепа сказал.
– Да, я вижу, Вестфалия, – с важным видом кивнул Чибирев.
Вниз по дороге спускались мужчина и женщина, местные жители, пенсионеры, счастливая старость. Он ее держал под руку. Шли и не поскальзывались. На ней и на нем, а по-русски сказать, на обоих – спортивные шапочки, одинаково желтые куртки. Что они делали на горе?
Оба сосредоточенно улыбались.
– Гутен таг, – поприветствовали поднимающиеся на гору с горы спускающихся.
Больше на горе никого не встретили, не было там людей. Да и эти двое, как только скрылись за поворотом, потеряли сразу в своей убедительности, достоверности – человеки ли были они? не фантомы ли? не плоды ли ума?
Отчасти хвойные, отчасти наоборот – по склонам росли, одним словом, деревья.
Из-за деревьев не было видно. В смысле простора.
Знали, что ожидания их не обманут. Будет простор. Шли и шли.
Смеркалось.
И холодало.
Холодало быстрей, чем смеркалось. (Все трое были в ботинках. (В чем же еще? Валенок нет...))
Смеркалось, как только и может смеркаться, постепенно и вкрадчиво – смерк да смерк. Все зависит от того, как часто обращать внимание. Чибирев задумался о непрерывных функциях. Ради проверки памяти сформулировал определение интеграла. Вспомнил, что максимум производной от тангенса наклона касательной (со своей стороны тоже являющегося производной) будет означать точку перегиба кривой – ее и прошли: что-то вроде ложбинки.
Чем дольше не работал Чибирев по специальности, тем чаще тосковал по математике. В институте он ее небрежно учил, а теперь жалел, что не учит.
