— Эй, Гип, куда ты мчишься, как камень с обрыва?
Он расхохотался, да так, что глаза едва не вылезли из орбит:
— Нет уж, сестрицы, что ваш камень! Я теперь ветер летучий. Пойдем ли куда — всех опережу, за работу возьмемся — и тут я первый. Вон как рано рис вырастил.
Гип распевал на ходу во весь голос, приплясывал да пританцовывал, волосы по ветру разметались, пальцы выбивали звонкую дробь по деревянному боку гулкоголосого гунга: тум-тум… тум-тум-тум…
Кто на него ни глянет — смеется. В этом году Гип был сыт. А случилось так потому, что он рано вырастил свой рис. После тех ранних дождей, зарядивших в четвертом месяце, и тяжкого голода в Бонгпра Нуп все раздумывал да прикидывал. От века — и в дедовские времена, и в отцовские, и на памяти самого Нупа, — сколько раз ни случался голод, то уносивший сотни жизней, а то и косивший людей целыми деревнями, причиной его чаще всего были ранние дожди, губившие возделанные поля. С тех же незапамятных времен люди бана не смели обрабатывать землю раньше третьего или четвертого месяца. Само небо но дозволяло начинать полевые работы прежде этого срока, грозя истребить ослушников всех до единого. И лучше уж голодать, чем противиться его воле.
«О небо, за что прогневалось ты на людей бана? — мысленно вопрошал Нуп долгими бессонными ночами. — Почему бы тебе по ополчиться на окаянного француза? Он ведь вон как коварен и лют…»
Но сколько ни думал Нуп, придумать так ничего и не смог. Тогда он отправился к старому Па.
— Дядюшка Па, — сказал он, — я хочу нынче в первом месяце расчищать поле.
Тот, широко раскрыв глаза, оглядел его с головы до пят:
— Ты это всерьез?.. Что за речи, Нуп?.. О-о! Ты хочешь, чтобы небо убило тебя? Нет, это невозможно! Слышишь, невозможно! Если небо убьет тебя, кто поведет нас биться с французом? Не надо кощунствовать, Нуп.
И Нуп понял — ничего не поделаешь. Старый Па мудрее всех в деревне, он всегда нрав. Если уж он с чем не согласен, само собою, ни один человек своего согласия не даст.
Значит, в этом году опять голодать!
А тучи летели по небу. И отчего это повелитель туч разражается дождем так рано, в четвертом месяце? По ежели все голодать да голодать, как тут одолеешь француза? Пуп разжег огонь и сидел у очага всю ночь. Лиеу ворочалась с боку на бок, потом спросила:
— Нуп, ты не хочешь спать?
— Не до сна мне, снова идет голод! А ты спи, спи…
Лиеу глядела на мужа, ничего не понимая. Не находя слов, она прижала к груди ребенка, но заснуть уже не могла.
Нуп раздул огонь поярче. Над очагом взвились искры. Он выглянул за дверь: непроглядная тьма. Тучи сгрудились, госпожи звезды закрыты все до единой.
— Нет, нельзя! Ничего не выйдет!
Лиеу вздрогнула и спросила испуганно:
— О чем ты, Нуп?.. С кем ты там разговариваешь?
Не отвечая на се вопрос, он отрезал, словно приказание отдал:
— Спи давай! Завтра встань пораньше, приготовь мне поесть. Пойду расчищать поле…
— Но ведь едва начался первый месяц!..
— Хватит болтать! — оборвал он ее. — Сказано, завтра пойду…
Наутро он и впрямь пошел вырубать на делянке деревья и кустарник. Мать заплакала, но Лиеу пошла вместе с мужем. Им встретился старый Па.
— Куда это вы? — спросил он, улыбаясь. — Неужто не пойдете на оленя? Нынче самая на него охота. Видите желтые листья? Первое лакомство для оленей: как сойдутся в лесу — видимо-невидимо!
Нуп остановился.
— Нет, дядюшка Па, мы идем вырубать лес под наш-ню. А иначе голоду конца не будет, и придется деревне Конгхоа вернуться назад да отдаться на милость француза. Я иду и поле первым. Если уж небо покарает кого, пусть я первым и умру. А помилует, оставит в живых, через год всей деревней раньше начнем работы.
Старый На вернулся обсудить случившееся с дядюшкой Шунгом.
— Нуп совсем рехнулся, — сказал он. — Ноля неба ему нипочем. Надо бы вам за него помолиться, пропадет ведь.
Дядюшка Шунг покачал головой.
— Тут никакие молитвы не помогут, — грустно сказал он. — Издревле и доныне никто не осмеливался на такую дерзость. Он что, спятил?
