— Ты не устала сегодня, Плакса? — спросила ее подруга.
— Нет, Саша, — отвечала странная девушка. — Я люблю работать и думать о чем-нибудь…
Саша облокотилась на окно и долго смотрела в сад.
— Скучно, Плакса, работать и думать, — сказала она: — чем больше думаешь, тем горше станет. Горько работать в такое время.
Время было хорошее. В саду было свежо и прохладно; в аллеях белели сирени, много виднелось цветов; кричали птицы, а вдали солнце ложилось за рекой, и блестящая река точно звала освежить в ней усталое тело, плыть в ее светлых волнах, пока кровь не потечет быстрее в одеревеневших от утомления членах. После сидячей работы в жаркой комнате неудержимо тянуло на вольный, здоровый воздух; молодые силы просили движения.
— До смерти скучно думать, — повторила Саша, опять принимаясь за шитье. — Тебе не хотелось бы иногда умереть, Плакса?..
— Нет… не знаю, сестрица… Я видела, как умерла богатая барыня. В церкви было так чудесно — светило сверху солнце, пахло ладаном, пели так тихо и печально… Ах, сестрица, как это хорошо и печально пели, и как мне плакать хотелось от этого пения… Нет, я не хочу умереть.
— А я так хотела бы умереть, — сказала Саша.
— Нет, сестра, пожалуйста, не думай об этом, — заговорила Плакса, подняв от работы голову и с умоляющим видом смотря на Сашу. — Мне без тебя скучно будет; я все стану вспоминать, какая ты была красавица и добрая, и мне очень тяжело будет.
Вошел Рулев младший, поклонился и быстро оглянул комнату. Плакса сделала ему уродливый книксен.
— Мне сказали, что Андрей Никитич здесь, — спокойно сказал молодой человек.
— Он на балконе, — ответила ему одна из девушек.
С балкона вышел и сам Андрей Никитич, бледный молодой господин с ненормально блестящим взглядом.
— Брат! — сказал он, смутившись, и точно будто ожил и выпрямился, смотря на сильную и здоровую фигуру младшего брата.
— Здравствуй, — тихо сказал Рулев младший, крепко сжимая своей загорелой рукой худую руку брата.
— Совсем приехал сюда? — спрашивал Андрей Никитич.
— Не думаю.
— С отцом виделся и говорил?
— Говорил.
— Что же? как?
— Да он, как видно, ничего не имеет мне сказать — я ему тоже, — спокойно и не понижая голоса, ответил Рулев младший. Старший брат хотел было задуматься, но Рулев опять заговорил:
— Мы, кажется, в чужой квартире, — напомнил он.
— Нет, это свои, — ответил Андрей Никитич и рекомендовал его швеям.
— Видно, вы в магазин работаете? — спросил гость, взглянув на богатое шитье.
— В магазин, — ответила Саша, оставив работу.
— Плата, значит, должна быть не очень хорошая.
— Жить теперь можно, — тихо ответила Саша.
— Теперь только разве?
— Иногда бывает трудно: работа надоедает до того, что шить не хочется, — также тихо пояснила Саша и опять принялась за работу.
— Перестань, пожалуйста, сестрица, — перебила ее Плакса, — зачем умирать?
— А вам, Плакса, такие мысли разве не приходят в голову? — спросил Андрей Никитич.
— Нет, — сказала она. — Я люблю работать и думать, обо всем думать.
— Зачем же вас зовут Плаксой? — ласково спросил младший брат, смотря своим светлым взглядом на странную девушку.
Плакса подняла на него свои спокойные большие глаза и улыбнулась.
— Меня прежде звали Евпраксой, а одна сердитая женщина стала звать меня Плаксой, и с тех пор все так зовут, — сказала она, облокотившись на стол своей худенькой ручкой и спокойно смотря на загорелое лицо молодого человека.
— Какая же это сердитая женщина? — спросил опять Рулев младший.
— Моя прежняя хозяйка. Да, она была очень сердитая женщина, — задумчиво продолжала странная девушка. — Она все сидела в больших креслах, а муж ее все шил и шил. Я была тогда еще маленькая, и она заставляла меня нянчить ее детей и рассказывать им сказки и петь песни. Я никогда не слыхала сказок, и она заставляла меня выдумывать свои. А когда я пела, она смеялась и говорила, что я плачу. Мне было очень нехорошо у ней. Я спала там в уголке под лавками, на старых мешках, и всегда долго не могла заснуть — все думала, какие я завтра стану рассказывать сказки и петь песни.
— И вам никто не помогал там?
— Меня, кажется, любил муж хозяйкин. Он был худой такой, старый, с козырьком на глазах и все шил и кашлял. Хозяйка каждый день бранила его, и он ее очень боялся. Когда утром звонили колокола и хозяйка уходила в церковь (она часто ходила в церковь), он дарил мне картинки и учил петь песни, чтобы я не плакала, когда меня заставят петь.
