— Извини, что не учел твоих пожеланий. Я и так из-за тебя за последние сутки уже не помню в который раз и чем огребаю по всем частям тела, — огрызнулся Митос.
— И как я в этой рясе кому-нибудь на глаза покажусь?! Она же вся дырявая.
— Это я дырявый был под ней!
— На тебе зажило, а на рясе все дырки остались! Еще и кровью заляпаны.
— Вот найдешь своего Влада — выпросишь у него новую.
— Да? А что он обо мне подумает?
— Что ты снял рясу с трупа.
— Судя по ее состоянию, этот труп убивали не один раз.
— Вот именно, — буркнул Митос, решительно разворачивая коня.
— Эй, ты куда? А как же месть? — всполошился Дарий.
— Да ну тебя!
— Что, передумал? — искренне обрадовался он.
— Вот еще! Я вернусь, — мрачно пообещал Митос. — Скажем, через полвека — тебе как раз хватит времени донянчиться с этим Владом и выполнить розданные обещания.
— Так я к тому времени могу и новых надавать, — хитро прищурился Дарий.
— А вот на них я уже не буду обращать внимания! Имей в виду — я следующий крайний в очереди на взимание старых долгов.
— Договорились, — серьёзно кивнул Дарий. — Хотя вообще-то ты в ней и так был куда раньше Влада.
— Да, но я могу подождать лишний век-другой, а он — нет.
— Благородно.
— Не жалуюсь, — Митос пришпорил лошадь, выезжая на ведущую в противоположную сторону от Сибиу тропу.
— Эй, Митос, спасибо, — донеслось ему вслед.
— Да иди ты! — не оборачиваясь, буркнул древнейший. — С такими должниками и враги не нужны!
Аманда сидела в одном из тех маленьких парижских кафе, где в дополнение к ароматному кофе и свежей выпечке предлагались уют и на удивление небольшое количество столиков. Рисунок на латте — причудливые цветы — давно потерял форму. Аманда, задумавшись, рассеянно водила ложечкой по поверхности чашки.
Этим утром — как и всю неделю до этого — ее выгнало сперва из постели, а потом и из дома смутное ощущение, будто она что-то упускает. Что-то очень важное.
Она уже не один раз встречалась с Митосом. Даже успела сойтись с ним в поединке — по счастью, завершившимся без жертв, хоть последнее и было вовсе не ее заслугой. И каждый раз давал о себе знать осколок Камня Мафусаила. Нет, он не дрожал, не вибрировал, не звенел, вообще не подавал каких-либо явных знаков. Но. Аманда кожей чувствовала, как камень тянется к Митосу. И в чем тут дело — понять не могла. Быть может, у него остался другой осколок, и вступают в дело принципы симпатической магии? Едва ли. Аманда сама видела, что после происшествия на мосту, когда собранный воедино Камень Мафусаила вновь оказался разбит, все осколки, кроме ее собственного, скрылись в волнах. Аманда качнула головой. Похоже, это еще одна загадка Митоса — одна из многих…
Только сейчас Аманда обратила внимание на то, что, вспоминая о древнем бессмертном, задумчиво выводила на оседающей уже молочной пенке его имя. Вздохнув, она облизала ложечку. И, вновь посмотрев на чашку, пораженно замерла. На одной из букв пенка сильно просела, в результате чего вместо «Methos» вполне можно было прочесть «Methus». Мысленно Аманда дорисовала еще несколько букв.[6]
«Одно из двух, — с веселым изумлением подумала она. — Или это не может быть так просто, или мы не можем быть настолько самонадеянно слепы».
* * *
Тремя неделями позже, во время случайной встречи — а после и прогулки — в Сикувере, она набралась достаточно смелости, чтобы спросить:
— Почему ты не создал его заново для нее? — она коснулась пальцами подвески на шее. Аманда не сомневалась, что Старейший поймет, о чем и о ком идет речь.
Митос, кажется, вопросу даже не удивился — возможно, уже не один раз задавал его себе сам.
— Если бы я помнил, как, — глядя на вечернее небо, вздохнул он. — Если бы я только помнил…
