Возможно, оно и хорошо — как знать? Мэттью Норт вздохнул и, разинув рот, прошел мимо дверей таверны.
Он избегал выжидательных взглядов селян — селян, чья работа заключалась в том, чтобы бесплатно обслуживать его во время простоя и отслеживать его желания, а в их груди пульсировали не сердца, а крошечные моторчики, и за их радушными взглядами скрывались не воспоминания, а банки памяти. Только девушки были настоящими. Остальное — лишь технологическая фантазия.
Внутренняя обстановка Убежища ничуть не изменилась. По-истине, он мог бы поклясться, что в огромном каменном камине горит то же самое бревно, которое горело в день его отбытия. Хотя управляющий был не тот. Мэттью уставился на него, низенького, тучного и бесспорно человека — когда тот вышел из-за стойки бара приветствовать его. Заметив замешательство Норта, мужчина улыбнулся.
— Зевс IX решил, что люди лучше подходят для работы, — пояснил он. — Таверны — одно дело, а вот гостиницы требуют человеческой руки. Он предложил мне это здание и содержание для моей жены, дочери и меня самого, если мы обучимся традициям середины двадцать второго века и научимся жить как в начале века двадцатого, что и символизирует это Убежище. Я согласился, и вот я здесь. Добро пожаловать домой, Мэттью Норт!
Очевидно, управляющему еще не сообщили, что базы «Бимини» больше не существует.
Мэттью не потрудился просветить его на этот счет и позволил управляющему отвести его к большому деревянному столу перед очагом. Вскоре появилась жена управляющего — рослая, крепкая женщина с глазами цвета портвейна. Она внесла блюда с дымящейся едой и высокую пыльную бутылку венерианского Кьянти. У Мэттью разыгрался аппетит, какого у него не бывало многие годы, и он наелся до отвала. Вина он тоже выпил предостаточно. Оно было огненно-красным, жгучим и прогрело его до костей. На него нашло приятное оцепенение.
— Пойду-ка я спать, — сказал он.
* * *
Жена управляющего нажала на кнопку зуммера в конце стойки, и мгновение спустя в большой холл, где потолок опирался на стропила, вошла высокая девушка с каштановыми волосами до плеч. Она была в обтягивающих брючках, коротких сапожках, отороченных овчиной, и в белом пластиковом жакете, который, закрывая руки и плечи, свободно спускался на бедра. Из ее голубых туманящихся глаз кричала юность.
— Фаустина покажет вам ваш номер, — сказала жена управляющего. — Просите ее о чем угодно, и она все для вас сделает.
Девушка прошла вперед, подняла его рюкзак, без видимых усилий вскинула его на плечо и направилась через боковой вход к старинной наружной лестнице. На втором шаге она остановилась и обернулась к нему.
— Может быть, прислать еще девушек?
Ее веселый взгляд унижал. Он опустил глаза, уставившись в пол.
— Нет, — ответил он. — Не сейчас.
Она пожала плечами и продолжила подниматься по лестнице. Он следовал за ней, дивясь плавным движениям ее ног и рук, ее грациозной силе и юности, которая чувствовалась в каждом ее движении. «Боже, вот бы снова стать молодым!» — подумал он. Внезапно он почувствовал, что его страшно обманули — отняли у него жизнь и любовь. Ему страстно захотелось припасть к ее плечу, похитить немного ее молодости и силы. Захотелось увидеть желание в ее глазах. Вместо этого она на миг задержалась в дверном проеме номера, приготовленного для него управляющим. Он заметил в ее глазах жалость.
Она поставила его рюкзак на пол.
— Кнопка около кровати, — сказала она. — Если вам что-нибудь понадобится, нажмите ее.
С этими словами она прошла по коридору на лестничную площадку.
Он услышал ее шаги на лестнице. Затем воцарилась тишина.
Комната оказалась просторной. Все комнаты в Убежище были просторными. Просторными и пустыми.
За десятилетия ему доводилось ночевать в дюжине подобных номеров. Теперь ему предстояло спать в одной из таких комнат — спать мертвым сном и забыть о звездах, космосе и одиночестве. Он забудет жалость, которую заметил в глазах девушки, забудет, что единственная любовь, какую он когда-либо знал, — это любовь, оплаченная Домом Христопулоса твердой наличностью и внесенная на тот же счет, что хлеб и вино. Он забудет — по крайней мере ненадолго — о том, что, хотя замедленные часы обеспечивают ему относительное бессмертие, он уже очень стар.
