Однако у него не было права сожалеть, и он знал это. Да, он бросил свои годы на алтарь — но никто не принуждал его к этому, и он пустил их с молотка не за просто так. Они купили ему безопасный островок неизменности в стремительно несущемся вперед потоке времени.
Прошла ночь, и наступил день; бледный день с холодным далеким солнцем, с тусклыми холодными звездами.
Скользя по вечно сокращающейся нисходящей орбите, врубая тормозные двигатели, каждый в полосе рассвета старина Мэтт Норт снова стал Молодым Мэттом Нортом — Молодым Мэттом Нортом, который стоит в людном баре, совершенно сбитый с толку, бок о бок со странно одетыми жестикулирующими людьми, пугающими его; Молодым Мэттом Нортом, который недавно вернулся из полета с Гипериона-Сириуса-XXI, и дрейфует по цивилизации, которая благодаря сокращению Лоренца-Фитцжеральда, обогнала его почти на два десятилетия.
Рядом стоял человек из Дома Христопулоса, заметивший его с другого края зала. Он подошел и купил ему выпить, а потом, сияя, поведал ему о Великой Возможности.
— Вы рисуете весьма заманчивую картину, — отозвался Молодой Мэтт. — Надо отдать вам должное.
Мужчина был молод — почти ровесник Молодого Мэтта Норта. Щеки гладкие и пухлые, а дыхание припахивало деньгами. Зевс I был пастырь его — и он ни в чем не нуждался.
— Картину столь же правдивую, сколь привлекательную, Мэттью Норт, — сказал тот. — Дом Христопулоса заботится о своих космонавтах. Между полетами он не бросает их на произвол судьбы, как делают коммерческие перевозчики. Зевс I когда-то сам был космонавтом — он знает, каково это — быть брошенным на произвол судьбы. Вот почему он не скупился, когда строил Гавань. Вот почему скопировал здоровую и разумную обстановку прошлого вместо того, чтобы создать современную. Вот почему он гарантирует своим пилотам реактивных тягачей работу на жизнь. До
сих пор их всего двое и нужен еще только один, но Гавань достаточно велика, чтобы удобно устроить сотню. И так будет всегда. Убежище всегда будет ожидать вас, когда бы вы ни вернулись, и в течение вашего полугодового постоя там будут бесплатные девушки и всегда открытые для вас двери таверны.
Оказалось, что это правда — каждое слово. И с тех пор ничего не изменилось…
Старый Мэтт Норт пришвартовал свой реактивный тягач, с рюкзаком выбрался через шлюзы наружу и обошел здоровенный лифт-платформу, на котором опустил так много капсул в подземную пневмотрубу, ведущую в тайные помещения под Домом Христопулоса. Небольшой проход вел прямо на единственную улочку Гавани, и он пошел по ней к большому каменному сооружению в ее противоположном конце. Как всегда, вид Убежища подбодрил его. У камня было постоянство, которое нельзя скопировать, прочность, которой недоставало прочим материалам. Внутри ждали тепло и радушие, и больше еды, чем можно съесть, и больше вина, чем он может выпить. И еще девочки. Если он по-прежнему захочет.
И он задумался — а хочет ли он девочек?
Была середина утра, с окружающих ледников дул холодный ветер. От этого космоткань облепляла худую грудь Норта, и он покрывался гусиной кожей. За Убежищем возвышалась массивная громада Дома Христопулоса, силуэт на сером, почти беззвездном небе. Дом строили по образцу Парфенона, но в ослабленном далью солнечном свете ее благородные дорические колонны и величественный антаблемент приобретают бледный оттенок, который совершенно не вязался с этой балочной архитектурой. И хотя мрачно играющее между колоннами силовое поле пропускало внутрь то малое количество света, какое было, оно не отдавало ничего взамен. Создавалось общее впечатление готического мрака.
Обычно Дом пробуждал в глубине существа Мэттыо Норта смутные желания. Сегодня нет — вероятно, потому что на самом деле Норт его не видел.
Вместо этого он видел знакомых девушек — девушек, с которыми спал в прошедшие десятилетия; некоторые из них теперь состарились и поблекли, а другие уже несколько веков покоились в могилах. Симпатичные девушки по вызову, которых он брал со сладкой печальной быстротой полета колибри и никогда больше не видел… а теперь место, которое лето одевает новым цветением, было пусто, и только беспорядочное трепетание оконных занавесок выдавало присутствие их призраков.
