Не слишком люблю алкашей.
У Вентворта не было почтового ящика с его именем, но, набредя на однокомнатный сборный домишко с цветочными ящиками под окнами, я не усомнилась, что этот дом его. В ящиках росли только винные бутылки, однако это обеспечивало некоторую индивидуальность, а Вентворт, не сомневалась я, не был обычным пьяницей.
Я поднялась по трем кривым ступенькам на шаткое крыльцо и заглянула внутрь сквозь дверь-ширму без москитной сетки.
— Томас Вентворт здесь живет?
Сгорбленная фигура на единственном в комнате стуле пошевелилась.
— Томас Вентворт умер. Упокоился с миром.
Я вошла, открыла сумку и быстро бросила ему на колени бутылку мускателя (как ни удивительно, ни одна не разбилась). Потом тихо присела у ближайшего окна. Вентворт открыл брошенную ему бутылку и разом опорожнил ее на треть. Когда он утер рот рукавом, я сказала:
— Через пять минут я уйду. Оставлю я вам или нет вторую пинту зависит от того, насколько откровенно и быстро вы станете отвечать на вопросы, которые я собираюсь вам задать. Всего несколько вопросов. Готовы? Вопрос первый: вы с Курилманом расстались друзьями?
В скудном свете, пробивавшемся сквозь листву и сочащемся в окна и дверь, я не могла отчетливо разглядеть его лицо. У пьяниц нынче не бывает лиц — только комья глины, которая упрямо оседает, сколько бы ее ни пытались вернуть на старое место.
Через некоторое время Вентворт отозвался:
— Курилман заплатил мне — столько, сколько я просил. Он знал, что я собираюсь сделать с деньгами. И знал, что через год или два я паду чересчур низко, чтобы построить другую машину, и что до тех пор я не буду пытаться это сделать. Нет, не скажу, что мы расстались друзьями, но и врагами мы тоже не расстались.
— Вы, конечно, шантажируете его.
— Постоянно. Но каждый раз беру понемножку.
— Машина, о которой вы говорили, — как она называлась?
— Голопликатор.
— И для чего она?
Вентворт прикончил вино и швырнул бутылку в угол.
— Неважно, что машина делает, потому что она делает это только временно, а в плане того, для чего я ее придумал, она вовсе ничего не делает. Я облажался.
— Курилман, похоже, так не думает. Он выкупил у вас бизнес. Почему?
— Не знаю.
— Прекрасно знаете.
— Ладно. Теперь я знаю почему. Но тогда я этого не знал.
— И поэтому вино?
— Юная леди, вино не бывает почему-то. Бывает просто вино.
— Я знаю, — сказала я. — Но вы лишь второй пьяница, который мне в этом признался.
— А х-хто был первый?
— Мой отец, — сказала я, вышла и закрыла дверь.
— Ди Ди Райнхарт, вот те на, — сказал один из типов, похожих на чиновников, тот, что повыше, когда на следующее утро я вышла из кафешки-автомата «Завтрак».
— Или это Нэнси Дрю? — спросил тот, что ниже ростом, и, взяв за руку, проводил меня к «Спэрроу», припаркованному позади моего «Блю-Джея».
Я чую агентов РБИ за милю. Может, из-за пудры, которую они сыплют на свои парики.
— Поехали кататься?
— В парк.
Зажатая между агентами на узком переднем сиденье, я смотрела на то, как улицы и проспекты разворачиваются передо мной в зелени кленов, платанов, лип и ясеней. Идеальный город, задушенный зелеными ветвями. Вокруг сомкнулся парк: пение птиц; по пятнистым от солнца газонам прыгают малиновки; влюбленные держатся за руки на скамьях, вырастающих из деревьев. «Когда я бодрствую и во мне брезжит свет — тогда и утро»[30].
Набравшись, отец, обычно глядел на задний двор и говорил эти слова, даже если уже стемнело.
Мой высокий конвоир припарковал «Спэрроу» напротив скамейки под дубом, мы втроем выбрались наружу и присели на скамью, я в середке.
— Мисс Райнхарт, — заговорил коротышка, — у нас есть ваш номер.
— Вы слишком много смотрите старых фильмов по Три-ви, — сказала я.
— Прикуси язык, сестренка, — сказал высокий.
Снова цитата из старого фильма.
— Что за шухер? — спросила я.
— Никакого шухера, дорогуша. Просто совет. Районная безопасность Идеалии уже занимается Курилманом, и нам не нужны посторонние, которые суют свой нос куда не надо. Один сознательный гражданин Идеалии — весьма видный — дал нам знать, что «Содействие талантам» — это прикрытие для торговли живым товаром, и мы уже вот-вот возьмем нашего парня.
